Ниобея - [5]

А ведь Пепче, наверно, и он, его отец, любил больше остальных, мысли ее незаметно перескакивают на другое. Остальных бы он выгнал из дому, если бы рассердился на них, как на Пепче. И не ругал-то он его, не умея впрячь в дело… Нет, в работе Пепче не надрывался, даже в детстве он с большей охотой прятался в холодке, чем жарился на поле. «Откуда только взялся этот лентяй, шаг лишний сделать боится? — сердился Мартин. — И Кнезовы, и ваши всегда умели работать. А этот чисто барин. Ты посмотри на него. Совсем не похож на Кнезовых, да и на Молановых тоже».

И правда, он не был ни в Кнезовых, ни в Молановых. Даже наружностью. Кнезовы были коренастые, широкоплечие, немного неуклюжие, при ходьбе покачивались, как утки, руки что медвежьи лапы; даже Ивану, студенту, и тому боязно было подать руку. А мы, Молановы, мелковаты, скорее маленькие, чем большие; Пепче же высокий, прямой, как свеча, со светлыми, чуть вьющимися волосами. Когда он смотрел на тебя своими голубыми глазами, с приветливой улыбкой на губах, сердце у тебя так и таяло. Как не полюбить такого? А правда, откуда он взялся? Кнезовы темноволосые, а Молановы — одни темные, другие рыжие. Ох, сколько я намучилась из-за своих волос, когда была молодая. Вдобавок меня пугали цыганами, говорили, что они вылавливают рыжеволосых и распаривают их, а из слюны делают яд. Все ребятишки боятся цыган, а я прямо каменела, если встречала их. Ох, эти мои рыжие волосы! Рыжая, дразнили меня мальчишки. Что бы я не дала, лишь бы иметь такие волосы, какие были у Пепче. Светло-каштановый шелк. От кого он их получил? Если бы я не была его матерью, если бы не знала, что за всю свою жизнь не было у меня другого мужчины, кроме его отца, я бы сама сомневалась, кто его зачал. Мартин, отец Пепче, тот, разумеется, не сомневался, разве что на словах, а вообще-то он больше знал обо мне, чем я сама. Говорят, дети наследуют некоторые качества от бог знает каких дальних предков — из третьего, пятого колена. Может, светловолосый был его дядюшка, тот самый, о котором я столько слышала, хотя его уже лет сто как нет на свете. Говорили, будто бы он умел играть на гармонике, как никто другой в округе. Он тоже не рвался к работе, говорили, он увлекался только гармошкой и торговлей. Лишь бы не работать — это Пепче унаследовал от своего дядюшки, а деньги у него всегда водились, как-то он их добывал. Наверно, он и многое другое унаследовал от этого дядюшки, хотя никто никогда не вспоминал, какая у того была наружность. Но у музыкантов должна быть приятная наружность, а у торговцев — хорошие манеры, ведь они горазды так быстро одурманить сладкими речами, и ты покупаешь у них совсем тебе ненужное. И Пепче был такой, он умел понравиться, как мало кто умеет. Поэтому и он, его отец, не мог на него сильно сердиться, больше притворялся. «Не будь парень эдаким ветрогоном, его можно было бы полюбить», — как-то сказал он. Для Мартина, который был не из тех, кто бросался словами, это было много. Если бы Пепче был работящим, он стал бы в глазах отца соперником Тинче — тот был старшим и, как положено, должен был унаследовать хозяйство.

А где же он сегодня, этот проклятый парень, почему его до сих пор нет? Первым приходил Пепче или Тоне, и уже потом собирались другие. Сегодня я других вообще не пущу, мне хочется поговорить с Пепче, и всерьез. Сегодня мне со всеми надо поговорить всерьез. Сегодня или завтра, откладывать больше нельзя. Похоже, мне уж недолго осталось их видеть. Сердце у меня слабеет, это я чувствую. «Когда-нибудь она просто заснет», — в прошлый раз шепнул доктор Мерлашке; они думали, я сплю.

И правда, где же сегодня запропастился этот проклятый парень?

— Пепче, Пепче!

— Что, мама?

Стройный, со своей обычной улыбкой на губах стоит перед ней и смотрит на нее.

— Мерлашка давно ушла, а тебя нет и нет, — упрекает она.

— Я уже полчаса как здесь, но вам не до меня сегодня, все смотрели в потолок, бог его знает, где были ваши мысли.

Вот тебе на, все время она только и думала, что о нем, а он: вам не до меня, бог знает, где были ваши мысли. Но, поглядев в его глаза, она утонула в них и уже не может сердиться на него.

— Сегодня я хочу серьезно поговорить с тобой, поэтому других к себе не пущу, — говорит она ему.

— Вы всегда говорите со мной только серьезно, — отвечает он. — И всегда упрекаете меня за Тоне, как будто я виноват в его гибели. А он сам во всем виноват. Зачем она пошел в партизаны, к этим голодранцам и убийцам?

— А зачем ты пошел к белогардистам, ведь они тоже убивали людей?

— Так нужно было, мама. Мы боролись за свою веру и землю. Эту веру вы сами заронили в мое сердце, это вы научили меня молиться.

Видно, Пепче и со смертью не переменился. Говорит так же, как говорил во время войны. Тогда она ему верила. А приходил из лесу Тоне, верила ему. Мой бог, ведь она любила обоих, в обоих текла ее кровь. Как она намучилась тогда из-за них. Пепче она любила больше всех, поэтому столь тяжело ей было переносить его неприязнь к Тоне, ведь этим он обижал ее, не только брата.

— За веру? Это ты брось, — возражает она. — Сейчас у власти партизаны, а ни одна церковь не разрушена и служба идет, как шла. И причащать перед смертью причащают.