Никта - [5]

Виния, как обычно, явилась ближе к концу завтрака, когда люди стали разбредаться, чтобы уйти на работу. Айв, вороном восседающий на длинной деревянной скамейке на самом краю и давно вылизавший свою тарелку дочиста, воззрился на девушку единственным глазом, как хищник на добычу; его и без того широкие ноздри, казалось, заняли половину лица. «Сейчас начнётся», — подумала Кэсси и втихаря толкнула Леона под бок, сигнализируя, что пора уходить. В очередной раз с утреца насладиться картиной, как язвительный горбун рвёт и мечет, не было никакого желания. Удаляясь, она слышала его высокий скрипучий голос, вопрошающий: «А ты знаешь, что мне сегодня снилось, Виния, золотце?».

Рисковать порвать своё единственное платье о выступы камней Кэсси не могла (а что-то ей подсказывало, что ей придётся сегодня познакомиться поближе со скалами, нависающими над Белотравным полем), так что, пока парень ходил в отхожее место, она облачилась в рабочую форму — мешковатые брюки из чёрной ткани и красную блузку с длинными рукавами. Леону не понравится, зато арнольды авось не будут сильно приставать, если засекут её. Можно им сказать, что её откомандировали в другой цех, вот она и идёт туда.

Одевшись и потушив лампу, Кэсси подошла к зеркалу, по поверхности которого шла трещина в виде неряшливой буквы Y, и поправила волосы. Вид её самой в этой странной двухцветной упаковке (иначе и не скажешь) привёл девушку в замешательство. До этого она все десять лет надевала униформу в раздевалке в цеху, а там зеркал не было. Это не было установленным правилом — многие девушки из дома приходили в рабочей одежде, но не Кэсси. Так она привыкла: вне стен цеха она — сиротка Кэсси, просто Кэсси, и, пожалуйста, не зовите её этим дурацким полным именем Кассиопея; а в цеху — очередная красно-чёрная стерилизаторша, дурочка, которая за сходную цену продаёт тело машинам, обречённая рано или поздно поплатиться за своё легкомыслие. Инфекция косила стерилизаторш из года в год, да и трудно ожидать чего-то иного, когда работа твоя заключается в безропотном глотании всего, что тебе поднесут металлические щупальца. Большинство деталей были мелкими и закругленными, но не все — оттого язык и губы вечно были в порезах, а когда Кэсси ловила простуду, то вместе с надсадным кашлем из горла вылетали кровавые брызги. Ноющие боли в трахее, хрипота в голосе и вечное несварение желудка — всё это было неприятно, но выглядело пустяком в сравнении с риском поймать инфекцию. Тысяча деталей, проходящих через желудок, могли не нанести вреда, но попадается одна, с виду такая же обычная стальная блестяшка — втулка там, гайка или закругленная скоба, — и она заражена гадостью, которая, в отличие от втулки, не спешит выкатываться по желобу, подключенному к пищеварительному тракту, а попадает в кровь. И у тебя остаются считанные месяцы.

Не сводя глаз с зеркала, Кэсси зачарованно потеребила кармашек красной рубашки на животе справа от пупка. Кармашек был на липучке, и она легко могла открыть его и увидеть на своей коже чуть выступающий овал желоба и венчик выводящего клапана. Именно эта тошнотворная даже на вид штука, которую ей вживили десять лет назад, кормила её все эти годы после гибели родителей. Иначе обитать бы ей в подземных трущобах, куда солнце не заглядывает вовсе, и люди рождаются, живут и умирают, так и не увидев малейший лучик света. Это если они в младенчестве не идут на корм хищным мутантам, для которых нижние уровни города — настоящее раздолье. Другой вариант — влиться в плотные ряды чумазых малолетних проституток окраинных районов, которые, по слухам, часто заканчивают жизнь не лучше, чем неудачливые младенцы. И в том и в другом случае к шестнадцати годам её тело утонуло бы в городском отстойнике, но Кэсси продержалась куда дольше — спасибо отменному здоровью с рождения, благодаря которому она прошла строгий отбор на заветное место. По меркам Колонии достижение двадцати пяти лет девушкой, оставшейся в подростковом возрасте без родителей и крова, было настоящим подвигом. Так что Кэсси не была в слишком большой обиде на судьбу. Единственное, что она находила глубоко несправедливым — почему это должно было случиться сейчас? Почему не годом раньше (тогда она не была знакома с Леоном) или годом позже? Именно сейчас, когда она впервые влюблена, но не успела толком вкусить этой, пожалуй, единственной причины, которой можно оправдать влачение жалкого существования, инфекция решила с ней разделаться. Хорошо ещё, что эта гадость не передаётся другим людям — иначе даже оставшийся крошечный срок ей не было бы суждено провести с любимым человеком…

Раздался второй гудок. Он то затухал, то набирал громкость, был неприятно-дребезжащим, но был лишь бледным подобием первого — просто напоминание, что за тебя твою работу никто делать не собирается. Кэсси отошла от зеркала, и вовремя: дверь открылась, показался Леон. Вопреки её ожиданию, ничего про одежду говорить он не стал, лишь спросил:

— Ну что, идём?

— Идём, — ответила Кэсси.

Путь от бараков до Белотравного поля был не самым близким, к тому же нельзя было идти напрямую: приходилось огибать центральные и рабочие кварталы, чтобы не нарваться на арнольдов. День выдался пасмурный, и красное солнце, скрытое за скалистыми тучами, давало сумеречный свет с рубиновым оттенком: белый цвет в таком освещении выглядел розовым, чёрный — бордовым. Каменные черепа, недобро взирающие на прохожих с крыш административных зданий, казались покрытыми кровью. Вдалеке проволочные шпили уже начали искриться и извергать зелёные ветвистые молнии, которые подхватывались верхушками башен-генераторов в виде женских голов с развевающимися волосами (Кэсси доводилось смотреть на них вблизи — это было страшноватое зрелище: при каждой вспышке глаза женщин блестели, словно они вот-вот оживут).