Никта - [4]

Он погладил её по плечу:

— Когда я проснулся, то видел, как ты…

— Леон! — она отстранилась от него. — Ты обещал не заводить об этом разговор! Со мной пока всё нормально, понятно?

— Но мне было бы легче, если бы я знал, насколько…

— Нет, не было бы, — резко сказала Кэсси, не понимая, на кого она злится больше: на Леона с его сопливым расчудесным сном или на себя — за минутную слабость, которая позволила ему увидеть её хнычущей девочкой. Последние дни ей удавалось скрывать от него страшные звоночки одерживающего верх недуга — все эти внезапные головокружения, тошноту, судороги, приступы озноба… Казалось бы, зачем мучительные попытки сохранять непринуждённую улыбку на лице даже в худшие мгновения — ведь Леон прекрасно знает, что она больна и скоро умрёт. Но Кэсси казалось, что если она не даст инфекции сломить свой дух и не выкажет слабость, то та рано или поздно отступит. И какая ирония — её защита дала трещину в тот самый миг, когда страдания, причиняемые проникшей под кожу заразой, отошли на задний план. Она терпела боль и дурноту, стерпела бы много больше, но не вынесла страшного равнодушия собственной плоти.

Леон что-то хотел сказать, он тянулся к ней, но тут заревел гудок, заставив их обоих замереть на кровати.

Первый гудок всегда бывал самым страшным. Он возвещал о конце ночи и начале нового дня, вырывал засонь из убежища их сладких видений. Он не нарастал постепенно, набирая силу и уверенность, как второй и третий гудки, а включался сразу во всю мощь тысяч широко раззеванных металлических глоток, развешанных по всей Колонии. Первый гудок не пытался вывести какой-то мотив, как последующие, не менял тона, не делал перерывов. Бесконечный, надрывный, чугунный вой — ААААААААААААААААААА — который мог разбудить мёртвых в их гробах. Он срывал листья с полумёртвых гигантских кедров на тёмных аллеях, заставлял шарахаться тучи во все стороны, лишал слуха и души воронье, порхающее над городом. Даже металлические арнольды, казалось, вздрагивают от гудка, что уж говорить о людях. Оставалось только стиснуть зубы и ждать прекращения гудка, ждать, как избавления от сверлящей зубной боли, как благословения свыше.

Когда долгий гудок прекратился и в ошеломленном городе повисла гулкая тишина, Кэсси обнаружила себя мелко дрожащей всем телом, будто весь холод сегодняшнего утра, на который бедовито жаловался Айв, всё это время медленно подбирался к ней и вдруг стиснул в крепком объятии. Не вырваться, не спастись. Она беспомощно посмотрела на Леона, и тот привлёк её к себе под одеяло, где было тепло и хорошо, стал целовать её шею и говорить те слова, которые были сейчас необходимы, чтобы сердце у неё не разорвалось от чернейшего отчаяния. Хотя горькие слёзы так и норовили брызнуть из-под век, Кэсси сумела не расплакаться. Она слушала Леона, кивала, отвечала на его поцелуи, шептала, что любит его — и он тоже говорил, что любит её, что никуда её не отпустит, что они всегда будут вместе. Она касалась его руками и ногами, теми самыми, которые скоро должны были отмереть. Так они и лежали, укрывшись дырявым одеялом с головой, пока барак вокруг них просыпался, приходил в шевеление, и люди в комнатах нехотя вставали, облачались, выходили в коридор и собирались на завтрак возле печи, на которой толстая Фрида уже начала варить в огромном блюде утреннюю кашу.

И как-то в ходе разговоров полушёпотом само собой решилось, что они сегодня отправятся вдвоём на Белотравное поле посмотреть на скалы, а может, даже — это предложил Леон, Кэсси промолчала — забраться на них, если там с его последнего визита ничего не изменилось. Уж он-то знает вдоль и поперёк все пути подъема и проведёт её самой безопасной дорогой до места, откуда вся Колония до дальних стен видна как на ладони. Кэсси, которая резонно полагала, что в любовании видами их родного поселения удовольствие может найти лишь человек очень странных вкусов, снова ничего не сказала. Но сама идея похода на поле, где она кидалась резиновыми мячиками ещё будучи маленькой девочкой, была неплохая. Каждое утро ей приходилось уходить из барака «на работу», чтобы не вызвать подозрений у жильцов, и ей до смерти надоело шататься по берегу донного канала, отбиваясь от летучих мышей и мутантов-попрошаек. Присутствие Леона скрашивало это времяпровождение и обеспечивало безопасность — без молодого крепко сложенного спутника Кэсси наверняка давно бы валялась на дне канала с перерезанным горлом (в свете её недуга это не виделось таким уж ужасным несчастьем, но уходить прежде времени, да ещё и таким образом, не хотелось). Зато берег канала был местом, куда реже всего заглядывали арнольды, которые, заметив голографическое клеймо, непременно поинтересовались бы, почему житель третьего класса не присутствует на рабочем месте в отведённое для этого время.

Сначала они поели вместе со всеми каши, которая, как обычно, слиплась в гигантские комки. Леона давно знали в бараке, и высокий доброжелательный парень с прииска нравился большинству местных обитателей. Не всем, конечно, но такие брюзги, как Косой Джо или Айв, погоды не делали. А уж девушки в Леоне души не чаяли. Даже у Фриды в глазах зажигался мечтательный блеск, когда она поглядывала на Леона, наваливая из черпака каши в его тарелку.