Николай Рерих - [30]

Слово «варяг» для него истинно происходило от скандинавского «варар» — «клятва».

Варяг — человек клятвы, долга, воинской чести. Такой, как шаляпинский варяжский гость, голос которого гремит:

«О скалы грозные дробятся с ревом волны

И с белой пеною, крутясь, бегут назад;

Отважны люди стран полночных…»

Даже в века кровавых набегов именно набеги норманнов славились жестокостью. Они вырезали аббатства Ирландии, поселения Англии и Северной Франции. Люди бросали жилье, уходили в болото, в чащобы, когда появлялись на горизонте красные паруса. Знали — сошедшие со стройных ладей бросают детей живыми в огонь, а мужчинам рассекают грудь, вырывают легкие и сердце. Еще бьется сердце, легкие распластываются вокруг него, как темные крылья, называется это — «вырезать большого орла». Храбры норманны, терпеливы к боли норманны, но справедливо ненавидят их обитатели соседних стран, в том числе северные славянские племена.

Но не эта тревога, не призыв — защищайтесь! — звучит в новой картине Рериха, в любимой картине, которую он будет многократно повторять и варьировать.

Его норманны — не заморские враги, но заморские гости, пришедшие с миром. Сильный свежий ветер надувает алые паруса, быстро идут по синей воде суда, и разноцветные щиты орнаментом покрывают их борта. Белые чайки предваряют ладью, ход корабля разбивает отражение, и в густой воде колышутся алые, желтые пятна.

Художник словно стоит впереди вместе с нами, зрителями, к нам и плывет ладья слева направо, чуть наискось.

Суриков остановил струг Степана Разина, сам, кажется, расположился у ног атамана, заглядывает ему в лицо, рассматривает гребцов. Рерих отдален от своих варягов. Впереди стоит человек с черной бородой, указывает соратнику на берег, но лица их неразличимы, а выглядывающие из-под навеса рядовые воины совершенно одинаковы, как тридцать три богатыря. Они не выделяются, они равноправны в картине с зелеными берегами, синей водой, облачным небом и чайками.

Для художника этот поход — прекрасное звено человеческой истории, мечта, обращенная в прошлое. В сложности истории художник выделил, выпрямил одну тему — гармонии и радости древней жизни. Были беспощадные набеги варягов на Русь, но были ведь и мирные походы варягов. Были битвы и был торг, угон людей в рабство и мирный обмен — я дам тебе меха, а ты мне — вот эту серебряную пряжку, на которой изображен диковинный зверь.

После тревожной ночи «Гонца», после совета «Старцев», после суровых «Идолов» и «Зловещих» — словно солнце восходит над землей, озаряя ладьи заморских гостей и мирное городище обитателей доброй земли.

Тема картины оказалась несравненно глубже, чем предвзятая историческая концепция давно задуманной сюиты о славянах и варягах. Поэтому и сегодня картина воспринимается как прославление деяний человеческих, гармонии между мирной природой и мирными сильными людьми. Рерих-художник не иллюстрирует «норманнскую теорию», которой придерживался Рерих-историк, не создает произведение, которое ближе всего даже не к живописи других художников, но к музыкальным картинам на исторические темы. Композиция, колорит, все детали картины объединены единым ритмом. Созвучия синих и алых, оранжевых и лиловых красок — ярких, чистых, резких — сливаются в единую мелодию.

С «Идолов», с «Заморских гостей» начинается новая «славянская сюита», зачином которой был «Гонец». Она гораздо шире, сложнее, обобщенней и в то же время исторически точнее по своему замыслу, чем задуманное прежде «воспроизведение вышеуказанной мысли», проблемы славянства и норманнов.

Меняется манера художника. Все более четкой, выверенной, законченной становится композиция, все более обобщенно, почти силуэтами пишутся человеческие фигуры, все торжественней тональность картин.

По голубому снегу, в сумерках осторожно ползут соглядатаи к деревянному городищу. Трубят рога княжьей охоты. Стая воронов словно ведет беседу, сгрудившись на скалах. Первоначально фоном картине служил славянский город, затем художник убрал его. Картина «Зловещие» лишилась прямолинейной символики (вороны предвещают недоброе городу), но выиграла в четкости, в строгости композиции, приобрела тот единый ритм, который всего более важен художнику.

Старик и юноша затаились в лесу, за валуном. «Ждут» — название этот картины. «На Севере» — двое стоят над убитым лосем, простертым в снегу, один трубит в рог. «Заповедное место» — лесная глушь, серые камни, холм, увенчанный таким же камнем, «вождем» камней, тяжко неподвижным и живым одновременно.

Каждая эпоха, каждый народ добавляют свой узор в орнамент человечества, кладут свой камень в основание храма Красоты. Об этом картина 1902 года — «Город строят». Оранжевый, розовый деревянный город вырастает над рекой — люди ловко и хлопотливо возводят срубы, башни, тешут бревна — род человеческий возводит себе и своим детям доброе гнездо.

На выставке 1903 года картина привлекает всеобщее внимание. Стасов с сожалением вспоминает ранние произведения Рериха, «где чувствовался некоторый талант, живописность, картинность, верно взятая нота русской древности и природы», и сурово оценивает «страшно неудачную картину последнего его времени „Город строят“, представляющую вместо городка какое-то безалаберное столпотворение вавилонское, с отталкивающим желтым колоритом…» Все, что следует за «Городом», для Стасова одинаково: «Его старорусские „охоты“, „битвы“, „флотилии“ и т. д. — не что иное, как приближение к декадентским безобразиям финляндца Галлена». Одновременно Рерих записывает: «Суриков чуть просто не до слез тронул меня — таких хороших вещей наговорил». Серов таинственно намекает автору, что картина, должно быть, в Петербург не вернется, а Серов — член того Совета, что руководит Третьяковской галереей после смерти ее основателя.