Николай Некрасов - [172]

4) Капитала в денежных бумагах он, завещатель, вовсе не имеет, а из наличных денег, какие останутся при нем или на текущих счетах в каких-либо банках, назначаем: а) выдать служащему при нем крестьянину Никанору Афанасьеву две тысячи рублей, б) употребить на его погребение в С.-Петербурге, на кладбище Новодевичьего монастыря, не более двух тысяч пятисот рублей и в) издержать не более тысячи пятисот рублей на утверждение и приведение в исполнение сего завещания, не относя эти расходы на счет какого-либо из назначаемых им наследников, а всё, что останется за этими издержками, должно быть передано, как упомянуто во втором пункте сего завещания, братьям его, Федору и Константину Некрасовым, по ровной части.

5) Живущей у него домоуправительнице — дочери умершего рядового, девице Фекле Анисимовне Викторовой, которую знакомые завещателя привыкли звать Зинаидою Николаевною, так как сам он постоянно ее называл этим именем, — предоставляет в полную собственность всё находящееся в его квартире в С.-Петербурге движимое имущество, за исключением лишь ружей, а также благоприобретенное недвижимое имение его, купленное им у гг. Владимировых и состоящее Новгородской губернии и уезде, близ села Чудова, в усадьбе Лука, со всею землею, строением и движимостью, но это недвижимое имение его завещается ей с тем условием, чтобы она, Викторова, выделила из него, по собственному ее усмотрению, половину всей состоящей при нем незастроенной земли брату его, завещателя, Константину Алексеевичу Некрасову и немедленно по вводе ее во владение этим имением передала ему этот участок в собственность дарственною записью, а сверх того уступила бы тому же брату его, Константину Алексеевичу, по собственному ее выбору половину находящихся в этой усадьбе лошадей и экипажей с их принадлежностями.

6) Все ружья завещателя, находящиеся в С.-Петербурге, предоставляет в собственность брату его, Константину Алексеевичу Некрасову.

7) Душеприказчиками и исполнителями сего завещания он, Некрасов, назначает: действительного статского советника Александра Николаевича Еракова и присяжного поверенного округа С.-Петербургской судебной палаты Алексея Михайловича Унковского».

Завещание, как обычно, отражает не только экономическую картину, опись того, что принадлежало умирающему, но и диапазон его привязанностей и забот. Наличие в нем Панаевой говорит само за себя. Братья, сестра, Зиночка, любимая прислуга и «Отечественные записки» — вот его наследники.

Уже после составления и утверждения завещания Некрасов решил оформить отношения с Зиночкой — она стала его женой, а в скором времени оставшись вдовой, не претендовала ни на одну крупицу славы покойного. Видимо, Некрасов опасался враждебных чувств, которые питала к ней Анна Алексеевна, и женитьбой укрепил права Зиночки на наследство. Обряд был совершен вскоре после операции, в квартире, приглашенным священником. (Законность этой процедуры вызвала уже после смерти Некрасова сомнения у властей, и свидетелям даже пришлось давать объяснения. В результате брак всё-таки был признан законным.)

Тем не менее 1877 год не полностью ушел у Некрасова на борьбу с болью и умирание. В начале года широкой публике стало известно состояние его здоровья, которое предал гласности добрый друг Суворин. В фельетоне «Из литературной жизни», опубликованном в новогоднем номере «Нового времени», желая отметить вполне искусственный юбилей — тридцатилетие «журнальной деятельности» Некрасова (автор счел отправной датой выход первой книжки нового «Современника»), Суворин называл Некрасова «нашим первым поэтом в настоящее время», «нашим третьим поэтом по своему влиянию после Пушкина и Лермонтова», «одним из отцов нашей журналистики, одним из лучших воспитателей», сказал много других добрых и точных слов о нем и сообщил, что поэт «прикован в настоящее время к постели тяжелою болезнью».

В середине января в первом номере «Отечественных записок» были опубликованы стихотворения, написанные Некрасовым в прошлом году, в том числе «Скоро стану добычею тленья…», поразившее публику. Ему начала писать молодежь, на квартиру являлись делегации от студентов петербургских учебных заведений. Читатели обращались в газеты, требуя новостей о состоянии здоровья Некрасова. В газетах печатались стихотворные отклики на мрачное стихотворение и пожелания выздоровления. Откликнулся Достоевский в «Дневнике писателя», называя Некрасова нашим любимым поэтом и выражая надежду, что Некрасов авось поправится. Всё это, конечно, поддерживало Некрасова, в последний раз давая ему ощущение, что он — тот единственный поэт, без которого его читатели не хотели даже представить свое существование. Салтыков писал Анненкову: «Замечательно то сочувствие, которое возбуждает этот человек. Отовсюду шлют к нему адреса, из самой глубины России. Verba volant, scripta manent[37] — вот воочию оправдание этого изречения. А он-то, в предвидении смерти, всё хлопочет, как бы себя обелить в некоторых поступках. Я же говорю: вот шесть томов, которые будут перед потомством свидетельствовать лучше всяких обличений «Русской старины». Представьте себе: даже перед Стасюлевичем исповедуется. Тот какую-то биографию варакает для своей «Русской библиотеки» — вот Некрасов и объясняется с ним, не понимая, по-видимому, что популярность его спасет от всяких биографий».