Николай Коробицын - [13]

Коробицыну пришлось прервать записи в дневнике, так как на корабль «Нева» прибыл король Тапега с четырьмя женщинами: королевой, дочерью, невесткой и племянницей. Король в каюте Лисянского был восхищен попугаем и зеркалом. Вертелся перед зеркалом, не отходя от него. Просил сахар. С собой он привез 50 кокосов и обменял их на топор и три ножа. Привезенную им свинью моряки обменяли на петуха и курицу.

Женщин, сопровождавших короля, моряки одарили ножницами, маленькими зеркалами и бусами. Но они отнеслись к этим подаркам с полнейшим равнодушием. Их тоже больше интересовали обручи от бочек и ножи. И когда им подарили и это, они пришли в восхищение и даже плясали на шканцах. Знатные гостьи уехали, оживленно переговариваясь и рассматривая подарки. Король же прыгнул с борта шлюпа в воду и направился к берегу как простой смертный. Плавающие в воде его подданные не выказывали к нему никакого явного уважения.

Несколько дней спустя король снова приехал на «Неву» и задержался там. Он прибыл, когда Лисянский на баркасе готовился отбыть на берег. Король сам вызвался подождать возвращения капитана на судне. Пока он отсутствовал, среди островитян на берегу распространился слух, что их король схвачен на «Неве» и закован в кандалы. Потрясая копьями, группа возмущенных островитян окружила баркас с матросами у берега. Дело принимало опасный оборот. И только благополучное возвращение короля со шлюпа их успокоило.

Коробицын был среди офицеров и матросов «Невы», посетивших короля и его жилище на берегу. Сопровождал делегацию Робертс, который был переводчиком. Шли по узкой и грязноватой тропинке между бедных хижин. Перебрались вброд через несколько ручейков. На королевском дворе стояло жилище-беседка на каменном основании. Каркасом дома служили несколько вертикально поставленных шестов. Передняя стенка была тоже из шестов, но уложенных горизонтально. На полу лежала трава и рогожки для сидения и лежания. Стены были увешены посудой, каменными топорами и копьями, а потолок — военными доспехами. В переднем углу стояли барабаны — длинные и узкие кадушки, обтянутые сверху кожей. Звук их показался Коробицыну унылым.

Король и королева встретили гостей у дверей дома. Прибывших усадили на циновки рядом с хозяевами. Принесли груды расколотых кокосовых орехов, бананов и горячих дымящихся плодов хлебного дерева. Король Тапега усердно потчевал гостей. Островитяне ели долго, много и молча. Видно было, что они считали еду важным делом. Мяса к королевскому столу не подавали, и Коробицын еще раз убедился, какой драгоценностью они считали свиней, единственных своих домашних животных.

После обеда Лисянский встал, поблагодарил хозяев, попрощался и пригласил короля почаще заезжать на корабль.

— Как бедно живет их король! — сказал Коробицыну шедший ним рядом мичман Берг.

— Да, — согласился с ним Николай Иванович, — жизнь простых островитян здесь мало отличается от королевской.

На следующий день Коробицын побывал на «Надежде» и застал там такую картину: граф Федор Толстой лежал обнаженный по пояс, а один из островитян — королевский огнезажигатель — наносил на его тело татуировку.

Молодой граф пошел на эту болезненную операцию из-за желания поразить своих приятелей в России. Огнезажигатель, владевший искусством татуировки, острой раковиной рассекал Толстому кожу и смазывал ранки соком какого-то растения. Боль была мучительная, но граф мужественно терпел, стиснув зубы. Ранки вспухли, однако вскоре опухоль спала, и на теле Толстого появились узоры: птицы, кольца, змеи, листья.

Федор Шемелин был в кают-компании и занимался вместе с натуралистом Брыкиным приведением в порядок этнографических коллекций, которые они собирали на острове. В походах по острову их сопровождал добровольный проводник — нукагивец Мугау с пращой в руке. Он же был и их телохранителем.

Русская наука обогащалась первыми сведениями об Океании. Лисянский с помощью Робертса составил словарик местного наречия. Ему же принадлежит честь открытия порта Чичагова и реки Невки на Нукагиве. Беллинсгаузен, к этому времени уже освобожденный от обязанностей эконома, наносил на карту новые земли.

И все было бы хорошо, если бы на острове вновь не обострился конфликт между капитанами и действительным статским советником Резановым. По приказаниям Крузенштерна и Лисянского офицеры кораблей выменивали у островитян на железные обручи и ножи не только продукты, но и разные вещи и редкости. Резанов, желая приобрести для императорской кунсткамеры этнографическую коллекцию, также приказал Шемелину и Коробицыну приобретать у туземцев посредством обмена разные предметы их обихода. Это вызвало раздражение Крузенштерна, и он запретил приказчикам заниматься обменом, у них даже было отобрано то, что они приобрели ранее.

На Резанова посыпались оскорбления со стороны капитанов и офицеров. Они говорили:

— Тоже мне хозяйствующее лицо компании!

— Как же, — возмущался прибывший на «Надежду» Лисянский, — и у меня есть полухозяин — приказчик Коробицын!

Над Резановым грозились устроить суд и требовали доставить его из каюты на шканцы. Граф Федор Толстой бросился было к посланнику, но его схватили, а Резанов закрылся в своей каюте и не выходил из нее до тех пор, пока корабль не пришел на Камчатку. Он тяжело заболел.