Николай I - [221]

.

До 1825 года, писал А. И. Герцен, «все, кто носил штатское платье, признавали превосходство эполет…». Однако уже после 1825 года, по его мнению, «офицеры упали в глазах общества, победил фрак — мундиры преобладали лишь в провинциальных городишках, да при дворе — этой первой гауптвахте империи»^{1479}. Николаю Павловичу ни до, ни после 1825 года такая мысль просто не пришла бы в голову или показалась бы кощунственной. Исключительными можно назвать случаи, когда, преодолевая себя, Николай Павлович все же был вынужден появляться в гражданском платье. Так было в 1828 году, когда во время Русско-турецкой войны при переходе из Варны в Одессу морская буря чуть не прибила корабль к турецкому берегу. По словам Дениса Давыдова, «государь, не желая быть узнанным, переоделся в партикулярное платье»^{1480}. При посещении инкогнито Вены в 1835 году во время прогулки по магазинам, чтобы купить подарки семье, он был в простом сюртуке, или, по свидетельству А. X. Бенкендорфа (скорее всего ошибочному), — во фраке. Этот редкий случай запечатлелся в памяти современников и позже послужил для А. Н. Бенуа сюжетом рисунка «Император Николай I выезжает в фиакре из посольства в Вене в 1835 г.». Во время посещения (также инкогнито) Дрезденской галереи в 1845 году, по свидетельству случайно оказавшегося рядом профессора Геннеля, император выглядел следующим образом: «Одет был господин с изысканной элегантностью, но без малейшего намека на франтовство. На нем был синий, открытый спереди короткий сюртук, темно-коричневый шелковый жилет с вышитыми на нем цветочками и серые брюки; на голове имел он цилиндр, что увеличивало высокий его рост. В правой руке держал незнакомец тоненькую тросточку с серебряным набалдашником, а левая, одетая в перчатку, сжимала снятую с правой руки»^{1481}. Известно также, что во время пребывания императора в Риме в декабре 1845 года, по рассказам графа Ф. П. Толстого, на нем был «партикулярный сюртук», а на улице он накинул «сероватый плащ»^{1482}. Все известные случаи такого рода относятся к пребыванию императора за границей. Но даже тогда, когда этого требовал этикет, Николай Павлович, по возможности, старался избегать неприятного для него расставания с мундиром. Во время официального визита в Англию в 1844 году Николай I попросил разрешения присутствовать на обеде не во фраке, а в мундире, с которым «он до того сроднился, что расставаться с ним ему также неприятно, как если б с него содрали кожу»^{1483}.

Об отношении Николая I к партикулярной одежде свидетельствует случай, о котором И. С. Тургенев рассказывал в Лондоне А. И. Герцену. Присутствовавшая при разговоре Н. А. Тучкова-Огарева вспоминала: «Всем известно, что Николай Павлович предпочитал штатской службе военную службу; особенно терпеть не мог, чтоб оставляли военную службу для штатской. Как-то случилось, что граф Т… оставил службу и взял отставку. Кажется, год спустя, находясь в Петербурге, Т… был приглашен к коротким знакомым на раут, куда и отправился в простом пиджаке. На его беду совершенно неожиданно явился туда и Николай Павлович. Он прохаживался по залам; его высокий рост позволял ему различить всех и в густой толпе. Заметив Т… который тоже был высокого роста, Николай Павлович направился в его сторону… и стал всматриваться в его костюм. «Vous — Ah! Mon sher T. (Ах, мой дорогой T. — Л. В.). Как Вы разоделись! Как это называется?» — «Peatjack, votre majesté (пиджак, Ваше Величество)». — «Как?» — переспросил Николай Павлович. «Peatjack, votre majesté», — повторил Т… с сильным сердцебиением. «Недурно, но какая разница с военным мундиром»^{1484}. Еще несколько раз Николай Павлович переспрашивал графа, делая вид, что забывает название пиджака, пока граф не спрятался за колонну, а затем и вовсе ретировался с раута.

А вот насмешек над военным мундиром Николай Павлович не признавал даже в театральных постановках. Однажды один из его любимых артистов А. М. Максимов спросил императора: «Можно ли на сцене надевать настоящую военную форму?» Государь ответил: «Если ты играешь честного офицера, то можно; представляя же человека порочного, ты порочишь и мундир, и тогда этого нельзя!» Однажды А. М. Максимов в водевиле «Путаница» все-таки надел мундир офицера лейб-гвардии Конно-пионерного полка, так что в антракте в закулисной полутьме Николай I принял его за настоящего офицера и долго всматривался, пытаясь узнать, пока не понял свою ошибку: «Фу, братец, я тебя совсем не узнал в этом мундире»^{1485}. Недовольство Николая Павловича вызвало осмеяние в одном из произведений, опубликованных в журнале «Сын Отечества» в 1842 году, фельдъегеря. Цензор А. В. Никитенко, пропустивший этот эпизод, несмотря на протекцию А. X. Бенкендорфа, был отправлен на одну ночь на гауптвахту, так как насмешкам подвергся государственный служащий, исполняющий различные поручения императора. Весной 1854 года морской агент в Лондоне И. А. Шестаков прибыл в Петербург со срочной и конфиденциальной информацией, особенно важной в связи с тем, что Англия готовилась вступить в войну с Россией. Однако первым делом, как вспоминал сам И. А. Шестаков, он направился к канцлеру К. В. Нессельроде, чтобы предстать перед Николаем I по полной форме: «В Англии был со мною один мундир. И зная, что никакие причины не извинят военного, дерзающего ехать по России в общечеловеческом платье, я сшил себе у Пуле, что он считал военным сюртуком, но нигде не мог достать иных пуговиц кроме английских. Если б я предстал перед Николаем Павловичем в сюртуке пулевского покроя, привезенное мною нерадостное известие показалось бы еще неприятнее, а война с англичанами началась бы, без сомнения, поручением коменданту взять в полон обангличаненного вестника»