, или она идет дальше одна, совсем одна по своим прежним следам, извергая свое старое дерьмо и снова его пожирая, слизывая с губ, как во времена, когда она была о себе высокого мнения. Только сердце тут уже ни при чем и аппетит тоже. И вот снова и снова, без малейшего жульничества, у меня за душой возникает это старое прошлое, всегда новое, но навсегда завершенное, навсегда идущее к завершению, а вместе с ним и все, что оно в себе прячет, обещания на завтра и утешения прямо сейчас. И я снова в надежных руках, они держат меня за голову, сзади, любопытная подробность, как у парикмахера, и указательными пальцами закрывают мне глаза
[40], а большими пальцами затыкают ноздри, а мизинцами уши, но не до конца, так, чтобы я слышал, но не до конца, а четырьмя другими манипулируют с челюстями и языком, чтобы я задохнулся, но не до конца, и сказал, для моего же блага, то, что я должен сказать ради моего будущего, знакомая песня, а главное, сразу, не откладывая, в этот самый миг, неприятный, но который сейчас пройдет, миг, который без этой помощи мог бы оказаться для меня роковым, зато когда-нибудь я буду снова знать, что когда-то я был, и в общих чертах — кто я был, и как мне продолжать, и говорить самостоятельно, ласково, о себе самом и о своих бледных подобиях. И может быть, — чрезмерно категоричным мне быть не пристало — это было бы не в моих интересах, чтобы другие пальцы, чтобы, возможно, другие пальцы, другие щупальца, другие добрые присоски — но не будем прерываться ради таких пустяков — наложили запрет на мои заявления, а иначе в конце бесконечного бреда, если когда-нибудь он возобновится, я могу навлечь на себя упрек в том, что проявил слабость. Это плохо, плохо, да ладно, и на том спасибо. А рядом, может быть, рядом и повсюду вокруг задают трепку другим душам, обморочным, больным, оттого что слишком много служили или не могли служить, но еще способным к служению, или решительно годным только в мусорную корзину, бледным подобиям моей души. Или здесь нас теперь наконец предают телам, наподобие того как предают тела земле в час их смерти, причем сразу после того, как они умерли, во избежание лишних расходов, или нас здесь перераспределяют, души умерших детей, или тех, что умерли раньше, чем тела, или души, сохранившие молодость посреди распада, или не жившие, не умевшие жить, по той или иной причине, или бессмертные души, такое тоже, наверно, встречается, души, которые ошиблись телом, но тело, которое им предназначено, их ждет среди несметного множества тел, готовых родиться, хорошее могильное тело, потому что живые все разобраны. Нет, никаких душ, никаких тел, никакого рождения, никакой жизни, никакой смерти, нужно продолжать без всего этого, все это смертельно изнемогает от слов, от избытка слов, ничего другого они говорить не умеют, они говорят, что ничего другого нет, только это и больше ничего, но они больше не будут говорить, не будут говорить это вечно, найдут другое, все равно что, и я смогу продолжить, нет, смогу остановиться, или смогу начать совсем тепленькую неправду, это заполнит мое время, это станет моим временем, местом, и голосом, и молчанием, голосом молчания, голосом моего молчания. Вот такими видами на будущее они хотят побудить вас к терпению, хотя все и так терпеливы и спокойны, где-то там, в другом месте люди спокойны, а тут уж какое спокойствие, ну ладно, сейчас скажу, какое тут спокойствие, и как мне хорошо, и как я молчалив, сейчас начну, спокойствие и молчание, которых ничто никогда не нарушало, которых ничто никогда не нарушит, которых я, говоря, не нарушу, или говоря, что я скажу, да, я скажу все это завтра вечером, да, завтра вечером, ну словом, в другой вечер, не сегодня, сегодня уже слишком поздно что-либо делать, я пойду спать, чтобы потом я мог сказать, мог услышать сам, как скажу немного позже: «Я спал, он спал», но потом окажется, что он не спал, или он и сейчас спит, он ничего не сделает, ничего, просто будет продолжать, продолжать что, делать то, что делает, без остановки, иными словами, я не знаю, покидать, я буду и дальше покидать то, чего у меня никогда не было, и те места, где я никогда не был.
Когда я думаю, нет, так не годится, когда приходят те, которые меня знали, а может, и сейчас еще знают, с виду, разумеется, или по запаху, когда я об этом думаю, это как… как все равно, ну в общем не знаю, ничего я не знаю, не надо было и начинать. Если бы я начал сначала, внимательнее, это иногда дает хорошие результаты, надо попытаться, я попытаюсь, на днях, в один из ближайших вечеров или прямо сегодня вечером, перед тем как исчезну оттуда, отсюда, как будто меня сдунуло вечными словами. Ах, но как раз нет, как раз нет, я больше об этом не думал, у меня этого и в мыслях не было, вот именно что нет. И я еще бреду, через да и через нет, к тому, кого еще предстоит назвать, чтобы он оставил меня в покое, чтобы он сам успокоился, чтобы его больше не было, чтобы его и раньше, вообще никогда не было. Назвать, нет, ничто никогда не называемо, сказать, нет, ничто не высказываемо, так как же быть, не знаю, не стоило и начинать. Добавить его к списку, готово, и казнить, как я казню себя, убиваю кусок за куском, вечер за вечером, и ночь за ночью, и все дни подряд, но это всегда оказывается вечер, почему всегда вечер, сейчас скажу почему, чтобы это уже было сказано, чтобы осталось позади, одну минутку. Дело в том, что время уже изнемогает в час серенады, или еще на заре, нет, я не снаружи, я под землей, или где-то внутри собственного тела, или в другом теле, а время по-прежнему пожирает, но не меня, готово, вот почему всегда вечер, чтобы впереди у меня было самое лучшее, долгая темная ночь, когда можно спать, вот, я ответил, на что-то ответил. Или это в голове, как минутная стрелка, как секундная стрелка, или это как клок моря под скользящим лучом маяка, скользящий клок моря под скользящим лучом. Мерзкие слова — чтобы я поверил, что я здесь и что у меня есть голова, и есть голос, голова, которая верит в то, верит в это, вообще уже не верит, ни в себя, ни в другое, но все же голова, с ее голосом, или не ее, а других, других голов, как будто бывают две головы, как будто бывает одна голова или безголовый голос, безголовый, но голос. Но меня не одурачить, пока я еще не здесь, и более того, я и не в другом месте, ни как голова, ни как голос, ни как яичко, жаль, жаль, что я нигде не нахожусь в виде яичка, или п… и всех тех мест, или лобкового волоска, вот ему здорово видно, причем сверху, в общем, как есть, так и есть. И я не мешаю им говорить, моим словам, которые не мои, хотя они говорят «мои», говорят слово «мои», но напрасно. Получается, получается, а когда придут те, которые меня знали, скорей, скорей, вот так, нет, рано. Но я опять здесь, ку-ку, вот он я, готов к услугам, как корень квадратный из минус одного, образование у меня классическое, ну-ка, ну-ка, присмотримся, эта синюшная физиономия, перепачканная в чернилах и варенье, caput mortuum [
