Никчёмные тексты - [11]

, моя мать здесь, сегодня вечером все у меня здесь, я умер и рождаюсь, и я еще не кончил, и не в силах начать, это моя жизнь. Как это разумно, и на что же мне жаловаться, на то, что больше не слоняюсь у входа на кладбище, говоря себе: «Лишь бы только эта комедия продолжалась, чтобы дали время доиграть», в чем же моя жалоба, возможно, в этом. Я был прав, когда беспокоился, понятия не имея, о чем беспокоюсь, и когда ходил взад и вперед и ломал себе голову над тем, что бы это могло быть, и говорил себе: «Это не я, меня еще нет, меня еще не заметили», и когда потом говорил себе: «Нет, нет, это я», и когда, к тому же, переставал быть, и когда ускорял шаг, чтобы поспеть до следующего приступа, как если бы я шагал к определенному часу, и когда говорил себе, и так далее. Едва ли я мог оставаться незамеченным все это время, однако трудно сказать, что я не остался незамеченным. Я не говорю о приветственных словах, мне бы первому они доставили беспокойство, почти так же, как кивок головой или взмах руки. Но другие знаки, неустранимые, вздрагивания и гримасы, которыми люди невольно вас обвиняют, тоже нет, мне кажется, разве только со стороны лошадей, впряженных в катафалки, правда, хорошо вышколенных и снабженных шорами, хотя и в этом я, возможно, обольщаюсь. Правда, я не помню больше ни одного лица, это доказывает, что меня здесь не было, нет, это ничего не доказывает. Но ясно, что я не подвергался притеснениям, иначе разве я остался бы к этому нечувствительным? Увы, боюсь, они бы могли терзать меня самым лестным для меня образом, и я не стану уверять, что вообще не заметил бы этого, но скажу, что это бы все равно не помогло мне почувствовать, что я, пожалуй, все же здесь, а не в другом месте. И не исключено, что я успел провести половину жизни в тюрьмах их государства, искупая прегрешения другой половины, а мое добровольное ожидание неизвестно чего перед воротами кладбища так и не смягчилось ни единым мгновением передышки. Но что если они, утомленные тем, что после каждых вынужденных каникул я поднимаюсь на ноги и возвращаюсь к воротам кладбища, позволили себе слегка утяжелить свои удары, ровно настолько, чтобы причинить смерть, не нанеся трупу ни малейших повреждений, там, у ворот кладбища, где я появился тем утром, едва успев расслабиться, уплатив свой долг обществу и вновь взвалив на себя свою старую вину, то взад, то вперед, шагом то медленным, то стремительным, как шаг заговорщика Катилины[38], ткущего крах отчизны, говоря себе: «Это не я, нет, это я», и говоря себе: «Там есть выход», нет, нет, я перепутал, я наверное перепутал, здесь и там, теперь и тогда, совершенно так же, как я их путал тогда, тогдашнее здесь, тамошнее тогда, с другим пространством, другим временем, отличить их было трудно, но не труднее, чем теперь, теперь, когда я здесь, если я в самом деле здесь, а не там, не расхаживаю больше, смущенный, взад и вперед перед входом на кладбище. Или я просто сел в конце концов и прислонился к стене, и впереди долгая ночь, пока мертвецы, лежа на спине, на смертном ложе, в саванах или в гробах, ждут восхода солнца. Но что я делаю, я пытаюсь понять, где я, чтобы, если понадобится, уйти в другое место или сказать себе: «Остается только ждать, когда за мной придут», такое у меня ощущение в иные минуты. Потом оно проходит, и я вижу, что нет, это не то, это другое, трудноуловимое, и я это не улавливаю или улавливаю, как когда, да это и все равно, потому что это тоже не то, но еще что-то другое, или первое, что приходит в голову, или всегда одно и то же, то же самое, что навязывается, к моему смущению, и исчезает, а потом опять навязывается, к моему смущению, которое так и остается неудовлетворенным или временно умирает от голода. Кладбище, да, туда бы я вернулся, сегодня вечером именно туда, подхваченный своими словами, если бы я мог выбраться отсюда, иными словами, если бы я мог сказать: «Выход там», тогда узнать, где именно, было бы просто вопросом времени, и терпения, и последовательности идей, и удачного словесного выражения. Но тело, с которым туда идти, где тело? Это вторично, это вторично. И я не сомневаюсь, я бы нашел этот выход, раньше или позже, если бы я мог сказать, что он там, или где-то еще, остальные слова у меня нашлись бы, раньше или позже, и сил бы хватило туда пойти, и я бы пошел, и прошел насквозь, и увидал красоты небесные, и снова увидел звезды.

X

Покинуть, но все уже покинуто, это не новость, я сам не новость. Значит, когда-то что-то было. Можно думать, что да, но при этом нужно знать, что нет, никогда ничего, кроме покинутости. Если сказал «покинуть», тем самым, хочешь или не хочешь, говоришь «покинутость». Но допустим, что нет, иными словами, допустим, что да, что когда-то что-то было, в голове, в сердце, в руках, прежде чем все открылось, опустошилось, опять затворилось, окоченело. В результате мы успокоились, согрелись и в состоянии идти дальше, опять. Но это не тишина. Нет, бормотание, где-то бормотание. Может, бессмысленное, согласен, но даже если так, разве это хоть что-нибудь значит? Я понимаю, в чем дело, голова не поспевает за остальным, голова и ее анус — рот