Ника - [39]

— У нас сахару и в помине нет, — сказала Ника.

— Нам по спискам продают. — Старушка с неудовольствием махнула рукой. — Кило на человека в месяц.

— Полкило макарон, — добавил хозяин. — Кило ячменной сечки. Карточки отменили, а завели списки. И это тринадцать лет спустя после войны.

— А я хотела сахару купить, — призналась Ника.

— И-и!.. Где его купишь.

Ела Ника много, наедалась за весь минувший день, вволю пила чай вприкуску с конфетой, разомлела и почувствовала усталость. Особенно устали ноги, так и гудели каждой жилкой.

За окном замерцали в темени огни. Хорошо бы пробежаться по городским улицам, сходить в кино, но клонит в сон, а завтра вставать чуть свет. Ника укладывается на диване и моментально засыпает.

Картошку удалось распродать за три дня. Ника отложила в сумку немного денег на расходы и хозяевам за постой, а самую большую часть туго завернула в платок, сдавила, чтобы поплотнее улеглись бумажки, засунула в лифчик меж грудей.

Последние два дня в городе она бегала по магазинам, смотрела, чем торгуют, купила кое-какую мелочь для девичьего туалета, поехала в медицинский институт к подружке Любке, которую звала сходить в кино или в театр. Любка замахала руками: «Учиться так трудно!.. В кино только и вырвешься на утренний сеанс — пропустишь лекцию, какая помаловажнее, а в театре была я один раз в ноябрьские праздники». Пообедали в студенческой столовой и тем были довольны, все-таки повидались, выложили друг дружке свои новости.

Возвращаясь на квартиру, Ника увидела очередь на улице, сунулась — за чем? За конфетами.

— Кто последний?

— Я.

Встала за широкой спиной полной женщины, обернувшейся на Нику.

— Сто восемьдесят третьей будете.

Повторила про себя номер.

Долго тянется время в очереди. В магазин впускают по десять человек, но очередь не подвигается. Толкотня, гул, выкрики:

— Не пускай без очереди!

— Давай перепишемся.

— Ну вот еще! Живая очередь, и никаких списков!

Кто-то ткнул Нику в спину. Оглянулась, встретила просящий взгляд.

— Запомните меня, пожалуйста, я в гастроном добегу, у меня там очередь занята, говорят, кровяная колбаса будет.

— Хорошо! — Ника запомнила миловидную молодую женщину.

Не прошло и пяти минут, как двое мужчин скомандовали:

— Становься в один ряд, будем пересчитываться.

Сильные руки ухватили Нику сзади за талию. Ника увидела, как все хватаются друг за друга, и тоже вцепилась в широкие бока женщины под номером 182. Очередь подалась назад, вытягиваясь в один ряд и плотно прижимаясь к стене. Мужчины стали пересчитывать людей, тыкая пальцем в плечи. Ника оказалась 169-й и не знала, радоваться этому или переживать за тех, кто отлучился ненадолго и оказался выброшенным из очереди.

— За мной женщина, она на минутку ушла, — сказала она. — Дайте ей сто семидесятый.

— Живая очередь! — рявкнул на нее верзила в длинном кожаном пальто.

А вскоре пришла миловидная женщина, попыталась встать сзади Ники, но ее не пустили:

— Пересчитались.

— Не надо было уходить.

— Занимай снова.

Ника попробовала заступиться.

— Она за мной занимала.

— Мало ли что… а во время пересчета ее не было.

Чуть не плача, женщина пошла в хвост очереди…

Часа через два Ника очутилась в магазине. Тут очередь растянулась к трем продавщицам и двигалась побыстрее. Конфеты отпускали по полкило в одни руки. Отдала Ника деньги, высыпали ей в сумку карамельки, и уже на улице она вынула одну, посмотрела на обертку: «Гусиные лапки», развернула, положила в рот. И мир перед ней посветлел.

На другой день она с утра пошла по булочным. Родители наказали привезти хлеба.

В первой же булочной ей повезло. Заняв в очереди место, она простояла недолго.

— Три буханки.

Продавщица ткнула пальцем в сторону афиши над прилавком и дала одну буханку. Ника прочитала: «Норма отпуска хлеба в одни руки два килограмма».

Старичок шепотом ей:

— А ты снова очередь займи.

— Спасибо.

И как она сама не догадалась. Вот что значит не городская. Спрятала буханки в сумку, прикрыла газетой, заняла очередь. Купив еще две буханки, опять укрыла их в сумке и пошла в другую очередь, к другой продавщице.

С шестью буханками вернулась на квартиру, сняла вымытый с вечера и сушившийся мешок из-под картошки, уложила хлеб, завернув в газеты. Довольная, пошла в другую булочную. Тут продавали все тот же «забайкальский» хлеб, выпекаемый из смеси пшеничной, ржаной, овсяной и кукурузной муки, который все ругали, но ели, потому что другого хлеба не было.

Испытанным уже способом она купила хлеба и приготовилась купить еще, но вдруг какой-то мужчина стал кричать, показывая на нее:

— Она скупает печеный хлеб! Сухари сушит, а то и скотину кормит.

Подскочив к Нике, он сорвал газету, закрывавшую сумку, и все увидели буханки.

— В милицию ее! Таких судят!

Ника обомлела от испуга. Читала она в газетах о том, как у одного жителя города нашли двадцать буханок хлеба, у другого два мешка сухарей; их обвинили в том, что они купленным в государственных магазинах хлебом кормили свиней, и осудили к лишению свободы. Нике казалось, что над ней нависло такое же обвинение и ей не миновать тюрьмы.

Толпа покупателей смотрела на нее. Она видела ненавистные взгляды и равнодушные, насмешливые и просто любопытные и, растерянная, не знала, как вести себя. Выручила продавщица.