Ника - [16]

— Прошка! — позвал он тихо.

— Я тут, Лаврентий.

— Как ты думаешь? — Лавруха захлопал морщинистыми веками на ведро с бутылкой. — Остыла?

Прошка сплюнул сквозь зубы.

— Проверь.

Лавруха быстро вскочил на ноги, склонился над ведром, пальцы забегали по бутылке.

— В самый раз.

Прошка с безразличным отношением ко всему на свете сидел, полузакрыв глаза, и, казалось, не слышал, что говорил Лавруха.

— Слышь, Прохор, поспела.

— А?

— Поспела, говорю, охладилась до нормы.

— Ты про чего это?

— Ну!.. — старик ткнул пальцем в сторону ведра. — Распечатать?

— А закусывать рукавом?

— Вопрос резонный. Но я эту проблему мигом распотрошу.

Лавруха зарысил на улицу, а Прошка оскалил в усмешке прокуренные до желтизны зубы.

— Меня осуждал, а сам забегал, будто скипидаром под хвостом смазанный.

Лавруха обернулся скоро, вывалил из карманов ватника соленые огурцы, из-за голенища вяленого леща, из-за пазухи краюху хлеба.

— Зови!

Вздохнув широко раскрытым ртом, Прошка рявкнул во все горло:

— Э-эй! Сюда, братва!

На крик сошлась вся бригада — семь человек, усаживались, закуривали, ждали, что скажет бригадир. Лавруха молчал, выжидательно поглядывая на Прошку, который скреб лохматую голову, запустив пятерню под кепку, и о чем-то сосредоточенно думал. Поперечная складка над переносицей была признаком «мысленных мук» печника. Но вот глаза его усмешливо загорелись. Сдвинув на затылок кепку, он откашлялся.

— Наш бригадир созвал нас на совещание, и ему надо бы открывательную речь двигать.

— Ты говори, ты мой заместитель. — Лавруха благодарно заглянул в глаза печнику. — Объявляй повестку.

— Ладно! — Прошка обвел взглядом вольготно рассевшихся мужиков и продолжал подчеркнуто серьезным тоном: — Когда началась первая мировая война, европейские послы в Петербурге ждали, что скажет Россия. Ждут день, два, три… А Россия молчит, потому что Николай Второй уехал в Финляндию на рыбалку… До того эти послы надоели главному министру, что поехал он к царю. Ну, припожаловал, значит, на царскую яхту, а там пирушка, одним словом, гуляш по палубе, отбивные по бедрам и вина — по макушку. Ну, главный министр отозвал царя в сторону и докладывает о настырных иностранных послах. «А ну их! — отвечает царь. — Видишь, некогда». — «Ваше величество, вашего слова вся Европа ждет». Николай усмехнулся и сказал: «Когда русский царь удит в шхерах рыбу, Европа может подождать».

Рассказ Прошки не заинтересовал строителей, они равнодушно молчали. Тогда печник кинул вопрос:

— То Европа!.. А может подождать Жбанов, если рабочий класс колхоза устроил заслуженный передых?

Еще не зная, куда клонит Прошка, мужики загалдели:

— Может!

— Днем позже, днем раньше — мир не перевернется.

— Наверстаем вдругорядь.

Прошка шумно вздохнул:

— Что за народ! На всякое хорошее дело согласный. — Моргнул Лаврухе: — Давай!

Лавруха вытащил из ведра бутылку и под веселые выкрики поставил на пол, подал обрезок доски с огурцами, лещом и хлебом.

— Мы с Прохором угощаем. — Старик вынул из плотницкого ящика для инструментов стакан, подал печнику, сам нарезал хлеб и леща. К нему подошел Венков, на ухо спросил:

— До завтра можно уходить?

Прошка взъершился:

— Брезгуешь нашей компанией?

После этих слов стало очень тихо, все смотрели на Алексея. Никто не знал его, и в глазах каждого он увидел ожидание. Прошла напряженная минута как бы скрытого состязания, и Алексей понял, что все дальнейшее зависит от того, как поступит он: уйдет — между ним и этими неведомыми ему людьми ляжет грань отчужденности, останется — будет своим, равным.

— Да тут и пить-то нечего, только по губам помазать, — с вызывающей лихостью сказал он. — Я до магазина слетаю. — И выскочил наружу.

— Догадливый паренек. — Прошка засмеялся удовлетворенно.

— Бравый парень.

— Городской, тертый.

— Думаете, он не пьет?.. Просто ему неинтересно с нами.

— А пес с ним, лишь бы раскошелился.

Не успели мужики обсудить Венкова, как он вернулся с двумя поллитровками водки.

Пили из одного стакана, поочередно, нюхали кусочки хлеба, грызли огурцы, обсасывали косточки леща. Алексей быстро захмелел, рассеянно слушал беспорядочный разговор и все порывался уйти, но его не пускали.

5

Проснувшись, Алексей сел на постели, огляделся, понял, что находится дома, и опять повалился на подушку. Неосознанный испуг, охвативший его после пробуждения, стал медленно проходить, ум прояснялся, и он понял причину испуга: ему показалось, что он находится в незнакомом месте.

Лежа с закрытыми глазами, он медленно восстанавливал провал в памяти между той минутой, когда расходились со стройки, и пробуждением. Как он пришел домой, как раздевался — это не мог вспомнить даже смутно.

Ему стало стыдно оттого, что его видел пьяным отец, наконец, стыдно просто от сознания вины перед самим собой. «Не надо было тянуться за мужиками: они впились…» К стыду примешивалось скверное физическое состояние: болела голова, подташнивало, и жгло в желудке, все тело обессилело.

С трудом спустился он с постели, прошел босиком по холодному полу к ведру с водой, жадно напился. Невкусная прежде вода с запахом оцинкованного железа сейчас была приятна, освежающа.

Одеваясь, Алексей посмотрел на будильник, выругался: «Черт! Опоздал на работу…» Плеснул из ладони водой на лицо, промокнул полотенцем и вышел из дому. По улице шел, через силу переставляя ноги, смотрел в землю, боясь встретиться с глазами редких прохожих: ему казалось, что все видели, как он добирался домой, наверное, шатался и падал, а может быть, шумел. Пьяные любят громко ругаться или орать песни.