Ник Уда - [22]

Мне доверили серию уроков к 70-летию освобождения Беларуси от «немецко-фашистских захватчиков». Решил не размывать детям мозги темами «Деды воевали», «Подвиг народа» и проч., им об этом будут говорить всю оставшуюся жизнь, и они еще успеют выработать условный рефлекс, позволяющий отключаться на этих фразах. Моя идея была проста: продемонстрировать каждому из учеников его призрачные шансы на выживание в условиях врожденной несовместимости с нацистской идеологией. Проще говоря, их учитель показал им, что они не арийцы, а значит, должны были гореть вместе со своими домами, или малыми группками в печах. Дальше в планах было рассказать детишкам, что и под определение «нового человека» коммунизма они никак бы не подходили. А уж об идеальном «большевике» до сих пор спорят левые ученые.

Фу, как противно звучит: «Левые ученые».

О том, что ученики вообще ни под какой расистский термин не подходят, и тем уже ценны, они должны были догадаться сами.

Из оборудования у меня были циркуль и линейка.

— Ребят, давайте упрощенно посмотрим, кто из нас ариец, а кто нет. Тогда мы выясним, сколько человек из класса должны были быть репрессированы по «плану Ост», про который вы дома прочитаете в параграфе, а сколько человек могло остаться и приспособиться.

Естественно, это был просто эксперимент, в котором никто бы не оказался арийцем. Все было продумано, ведь за образец было взято максимально арийское соотношение, под которое подпадали лишь три-четыре человека на планете: ширина черепа к длине три к четырем, длина лица к ширине десять к десяти. То есть квадрат на лице.

Все получилось по плану, поэтому детишки полностью прочувствовали свое «светлое будущее» в концлагерях, или в поселениях за Уралом. В юных глазах отчетливо виднелся ужас того, что выкрутиться при такой оккупации у них бы не получилось. А значит, пришлось бы выйти из зоны комфорта и начать что-то делать, противостоять.

Сказать, что урок им понравился, значит, ничего не сказать. Восьмиклассники обступили меня на перемене и расспрашивали о пропорциях арийской физиономии, о планах мобилизации и где можно было достать оружие, чтобы уйти в лес.

Мой эксперимент не понравился только маме одного из учеников, которая нашла внутри себя какие-то основания считать себя сверхчеловеком. Ницше расплакался бы в гробу от одной ее рожи. Она пришла через день с ворохом обвинений, подтверждая мою мысль, что у славян есть свой тип сверхчеловека: не способного, но с претензией.

— А вы историк? Или, может, педагог? В этой стране каждый второй историк, экономист и политолог, просто потому, что не понимают: это науки, и в них тоже надо разбираться. Это к тому, что дети поняли тему и выполнили поставленные мной педагогические задачи, — услышала она в ответ на свой иск.

Мамаше было плевать на мои дидактические задачи. Основной посыл был в том, что дитя вышло из зоны комфорта, а значит, пострадало. Подкрепительных аргументов она не нашла, но эмоциональных сокрушений по поводу ломки стабильности было через край. Как тут не с большей страстью ждать следующего технологического рывка, который позволит создать для таких людей одну точку во времени, из которой нельзя уйти ни в прошлое, ни в будущее. Для них это был бы Рай на земле.

Она не дала мне шанса объяснить, что зона комфорта, к которой готовит мамаша свое дитя — вредная среда для человека, если он хочет стать мыслящим, деятельным и активным. Сам помню, как тяжело выходил из этой по-настоящему зоны в своей голове, хотя еще не до конца и вышел, работы над собой на всю жизнь хватит.

— Я буду жаловаться директору. И знаете что? Я сделаю это прямо сейчас!

Мамаша ушла, оставив меня сидеть и думать над собственными и общественными ограничениями в жизни. Вот он — Максим Наумович — доучивается в университете, проходит бессмысленные практики, а в это время новые люди делают свое новое государство. Его ровесники свершили революцию, его ровесники сделали хоть что-то, чтобы изменить свою жизнь и ее условия. Что там получится — не так уж и важно. Главное, что они с чистой совестью смогут рассказывать внукам: «Я пытался, и кое-что у меня получилось». А Максим Наумович сидит здесь и все, что может себе предложить — это большое количество ерша в конце каждого дня и противостояние с тупой мамашей одного из учеников.

Да, мои рассказы внукам будут полны занимательных моментов.

— Эм, как вас зовут? — зашла в кабинет директор, а за ней следом женщина, уверенная, что родила человека с лицом в пропорциях 10 к 10.

— Максим Игнатьевич.

— Так вот, Максим Игнатьевич, можно к вам на минутку?

— Да, конечно.

Мы сели: мной был занят учительский стол, мамаша с директором оккупировали первую парту передо мной — обе стороны собирались проучить друг друга. В этом мире ничего не меняется.

— Максим Игнатьевич, вы тут проходите практику, и, естественно, еще не знакомы со спецификой преподавания в школе. Поэтому я полагаю, что будет лучше всего, если вы признаете свою ошибку, пообещаете так больше не делать, и мы разойдемся. Сколько вам осталось практики?

— Неделя.

— Вот, всего неделя. Зачем создавать проблемы?