Ницше - [192]

Нам долго внушали чушь о «сверхчеловечности» арийства, «забывая» о том, что итальянские антифашисты широко пользовались идеями Ницше, прежде всего идеей сверхчеловека, для борьбы с нацизмом в годы диктатуры Муссолини.

Можно, конечно, обвинить самого Ницше в том, что он дал повод и написал тексты, удобные для усвоения нацистскими «сверхгомункулами», но тогда в равной мере можно и всю русскую культуру («то, что они там понаписывали») обвинить в заражении России другой, гораздо более опасной, красной чумой. Что до нацизма, то в качестве «предтеч» Боймлер и Розенберг выбрали не одного Ницше — Лютера, Гёте, Бетховена, Гёльдерлина, Вагнера, так что не в текстах дело… Кстати, выбирая великих немцев в качестве «предтеч», идеологи нацизма, так же как в России идеологи коммунизма в отношении «зеркала русской революции», были весьма избирательны в отделении «плевел от пшеницы»: Ницше публиковался крайне выборочно, а в «Мифе XX столетия» Розенберг подчеркивал неарийский характер дионисизма, а Боймлер называл предательством германофобию «предтечи»…

Как показал К. А. Свасьян, взгляды Ницше не просто несовместимы с фашизмом, но подрывают три его основополагающих принципа: пангерманизм (арийство), антисемитизм и славянофобию. Трудно найти другого немецкого философа, который с такой страстью и последовательностью выступал против шовинизма, ксенофобии и внутренней порчи немецкого народа. А. Камю призывал защитить Ницше от Розенберга и засвидетельствовал несовместимость идеалов творца «Заратустры» с идеологией фашизма еще полвека назад.

XX век стал не только эпохой идеологии, но и инфернальным временем сумерек кумиров: временем растаптывания, свержения с пьедестала, крушения памятников, оплевывания собственных божеств. Увы, судьба, оказавшаяся столь жестокой к «охотнику до загадок» при жизни, не помиловала его и после смерти.

…Гению всяческих провокаций и почетному гражданину лабиринта суждено было накликать на себя эту безвкусную и во всех смыслах жалкую провокацию распоясавшегося ницшеанства и многолично стать тем именно, чем он никогда не был, да и не мог ни при каких обстоятельствах быть.

Ницше, подмененный «цитатником Ницше», врывался в новое столетие лязгом и бряцанием таких вот цитатных костей, невыносимой барабанной дробью, возвещающей Пришествие Варвара, той самой «белокурой бестии», от которой, как от контрастной довески к стилю бидермейер, вдруг восторженно обомлели сидящие на викторианской диете культурные обыватели Европы.

Тоталитаризму нужна не философия, а идеология. Нацизм и ленинизм лишь эксплуатировали предшествующую философию в своих чисто практических, идеологических целях. С таким же основанием в качестве классиков нацизма можно назвать Гоббса, Локка, Ульриха фон Гуттена, Гердера, братьев Гримм, Клопштока, Джемса, Сореля, не говоря уже о Гегеле, Вагнере, Арндте, Яне и Шпенглере, именами которых систематически спекулировал фашизм…

Национал-социализм при поддержке и участии сестры Ницше создал легенду, грубо извращающую его философию, его идеи, его мировоззрение. Наши до сих пор числят Ницше среди предтеч фашизма, хотя трудно найти большего германофоба, антитоталитариста, антинационалиста, антиэтатиста, антиксенофоба, чем Ницше. Фашисты, в отличие от наших, прекрасно знали это и ничего не делали для издания текстов Ницше, если не считать фальсифицированной «Воли к власти» и произвольно надерганных для солдатского употребления цитат из «Заратустры».

Шабаш нацистов вокруг имени Ницше достиг апогея в 1934 г., когда в помещении его архива в Веймаре состоялось заседание Прусской академии права. Выступая на ней, главный идеолог нацистской партии А. Розенберг заявил: «Мы, национал-социалисты, не смеем отвергнуть такого смелого мыслителя, как Фридрих Ницше. Мы возьмем из его пламенных идей все то, что может дать нам новые силы и стремления». А осенью архив посетил и сам фюрер, горделиво позировавший фотографам рядом с мраморным бюстом философа работы известного немецкого скульптора М. Крузе.

Как это случается со многими великими людьми, невежественные диадохи опускают их мудрость до своего примитивного понимания. И тогда идея сверхчеловека сводится к проповеди нравственной распущенности или откровенному активизму, а лишенный доктринерства имморализм, этика вопрошания, а не ответа, превращается во вседозволенность.

Мы не будем, следуя за Трумплером, Керкгофом, Рейбурном, Хиндерксом, Ясперсом, Лёвитом, Кауфманом и другими, разрывать путы, которыми фашизм связал себя с Ницше. Не будем потому, что нет надобности реабилитировать Ницше. Отождествлять его с нацизмом все равно, что связывать поэтическое мифотворчество с концлагерями, поэзию Рембо — с каменным топором, модернизм с оружием империализма. Если уж быть последовательными до конца, то Ницше так же далек от нацизма, как Маркс от нас. Как теория утопии — от ее практики. Как идеализм любых социально-политических и религиозных учений — от политики и церкви.

(Любопытный факт: наше великое учение, выводящее сознание из бытия, нисколько не помешало нашим выводить бытие из сознания: тот же реальный нацизм — из сознания Заратустры.)