Ни о чем не жалею - [29]

— Прошу тебя, Элоиза, не обвиняй в наших бедах Габриэлу — она здесь ни при чем!..

— Ни при чем, вот как? — Элоиза раздавила в пепельнице сигарету и сразу закурила новую. — Это ты ослеп, а не я… — Она с горечью покачала головой. — Неужели ты не видишь, что Габриэла сделала с нами… с тобой? Ведь до того, как она родилась, ты любил меня! И я тоже любила тебя, а теперь погляди, что с нами стало!.. И все это из-за этой проклятой девчонки! Впервые за много-много лет в глазах Элоизы блеснули слезы, и Джон невольно вздрогнул. Она обвиняла их дочь даже в том, что он изменил ей, что полюбил другую женщину.

— Это не она — это ты виновата во всем! — воскликнул он. — Я разлюбил тебя, когда увидел, как ты ее бьешь! О, боже, когда-нибудь она будет ненавидеть нас за все, что мы ей сделали!

— Все, что я ей сделала, Габриэла заслужила, — убежденно повторила Элоиза. — За все то горе, которое она мне принесла, ее надо было бы пороть дважды в день железными прутьями, ее надо было бы убить… Из-за нее я потеряла все — семью, любовь, тебя…

— Но ты… ты же возненавидела ее с того самого дня, как она появилась на свет. Тогда она еще ничего не сделала.

— О, я предвидела, чем все это кончится.

— Остановись, Элоиза, остановись, пока не поздно! мрачно произнес Джон. — Иначе в один прекрасный день ты убьешь ее и проведешь остаток своих дней в тюрьме.

— Мерзавка этого не стоит, — усмехнулась Элоиза.

Она сама не раз думала об этом и старалась сдерживаться, чтобы не зайти слишком далеко. Разумеется, она делала это ради себя самой, соизмеряя силу ударов таким образом, чтобы причинить максимальную боль, но не убить. Но она куда лучше Джона понимала, что минувшей ночью подошла опасно близко к той черте, за которой могло случиться непоправимое. И… нисколько об этом не жалела. Пусть только эта маленькая дрянь вернется из больницы, она ей еще не то устроит.

Джон вспомнил госпиталь Святой Анны, вспомнил острый запах лекарств и безжизненное тело дочери, укрытое крахмальной простыней. Только сейчас он понял, что его запросто могли обвинить в избиении дочери. К счастью, никому это просто не пришло в голову. Ни врач, ни сиделки не могли представить, что такой хорошо одетый, прекрасно воспитанный господин, проживающий на престижной Шестьдесят девятой улице, способен избить ребенка. Любой вопрос на эту тему, даже заданный в самой вежливой форме, мог быть расценен как оскорбление, так что даже если кто-то что-то и заподозрил (а Джон от души надеялся, что это не так), то спросить не решился.

— Я не убью ее, Джон, можешь не беспокоиться, — вдруг заявила Элоиза, и это обещание заставило его содрогнуться. — Кстати, девчонка отлично знает, что во всем виновата. Она хитра и изворотлива. Лгунья проклятая, всем лезет на глаза, лебезит, а эти дураки тают. Ах, какой ангелочек! Она просто изводит меня, каждый день изводит!.. Ну, достаточно, я устала. — Она встала и потянулась. — К тому же твои нотации мне надоели. Ты сегодня ночуешь дома или опять поедешь к своей шлюшке? И когда, кстати, это кончится?

Никогда, мысленно пообещал себе Джон. Никогда!

Жить с этой холодной, бессердечной дрянью он не смог бы за все сокровища мира. Но вместе с тем он знал, что должен пробыть здесь хотя бы до возвращения Габриэлы. Жертвовать ради дочери всей своей жизнью Джон не собирался, но его пребывание дома способно на время успокоить Элоизу. И тогда, быть может, девочке хотя бы поначалу будет не так доставаться.

— Я еще немного посижу, — сказал он и, прищурившись на огонь в камине, налил себе новую порцию виски. Джон был очень рад тому, что теперь у них с Элоизой — раздельные спальни. Спать с ней в одной постели ему было по-настоящему страшно — он всерьез начинал побаиваться, что Элоиза может без колебаний прикончить его. Он несколько раз говорил об этом и Барбаре, но та нисколько не испугалась, простодушно твердя про законы, про полицию. Что ж, возможно, ей с ее ограниченным умом просто не дано было постичь, насколько Элоиза жестока и опасна. Никто не мог этого понять, за исключением его самого и Габриэлы.

— Значит, ты собираешься спать в своей комнате, — констатировала Элоиза и вышла из библиотеки, слегка покачивая бедрами.

Джон взглядом проводил выползающий за дверь шелестящий шлейф ее вечернего платья и залпом проглотил содержимое бокала. Элоизе он ничего не ответил — он снова думал о Габриэле. Лишь дождавшись, когда наверху хлопнула дверь спальни, Джон поднялся с кушетки и отправился в кухню за новой бутылкой.

Когда поздним вечером Габриэла наконец очнулась, то не сразу поняла, где находится. В свете небольшого ночника, стоявшего на столике возле кровати, она разглядела белые стены, белый потолок и лицо незнакомой женщины в белой крахмальной шапочке, которая смотрела на нее и озабоченно хмурилась. Заметив, что девочка открыла глаза, женщина ласково улыбнулась, и Габриэла невольно вздрогнула. На нее еще никто никогда не смотрел с такой добротой и сочувствием.

— Я… в раю? — негромко спросила девочка. Она была уверена, что умерла, и значит, можно ничего не бояться.

— Нет, милая, ты в больнице Святой Анны, но с тобой уже все в порядке… почти в порядке. Сюда тебя привез папа — он только что уехал домой, но завтра утром он снова придет навестить тебя.