Незримые нити - [9]

— Я с тобой согласна. Сатти мог решить, что если эти враги сумели добраться до него, то и другие ниточки, ведущие к ним, очень скоро оборвут. И сделают это тонко и умело. Потому он и молчал. Мы остались ни с чем, но остались живы.

— Мы? Он говорил что-нибудь обо мне?

— Нет, но он не мог не знать, что я расскажу обо всем тебе. Он вообще ни о чем не говорил, кроме своего погребения. Если, конечно, можно использовать это слово. Позволь я тебе все-таки расскажу до конца.

— Конечно.

— Сатти сказал, что его труп надо уничтожить. При этом он просил сделать так, чтобы тело его как можно меньше оставалось целым, и, самое главное, запретил его сжигать.

— И ты решила разрубить его на части и закопать?

— Честно говоря, не совсем так. Да и идея принадлежала не мне. Это сам Сатти предложил порубить его тело, но не закапывать после этого, как ты сказал, а скормить собакам.

— Гадкий конец.

— Он боялся чего-то более неприятного.

— Так что было дальше – он просто свалился замертво или покончил с собой?

— Свалился замертво… Говорил о своем погребении, внезапно замолк и упал. Так странно было. Сначала мне казалось, что все может оказаться большой безумной шуткой. Потом я поняла, что это, увы, правда. Тогда мне словно передалось его предсмертное спокойствие. Я в одиночку дотащила труп до этой комнаты. Хорошо, что на нем не было кольчуги, иначе мне бы одной было не управиться. Не знаю, может кто из слуг меня и видел, но они должны держать рот на замке. Потом я послала Залиль за тобой. Ну, а остальное ты знаешь.

— Ненавижу эту страну, — выругался Конан.

— Я хочу выпить, — сказала Телида. — Сотник, пойдем отсюда. Мешками я займусь вечером.

Киммериец подумал, что выпить бы по такой ситуации стоило. Внезапная и столь необычная гибель Сатти немало ошарашила Конана, еще более неприятными виделись последствия кончины тысяцкого.

— Нет, надо довести дело до конца, — взять верх эмоциям северянин не позволил. — Я не уверен, что среди твоих слуг нет сообщников тех людей, что убили Сатти. Они могут добраться до его трупа. Сначала мы до конца разберемся с останками, потом подумаем, что делать дальше и только после этого выпьем.

— Хорошо, что я позвала тебя, Конан. Мне одной со всем этим не справиться бы.

—– Вдвоем нам тоже будет тяжеловато, — прикинул киммериец. Единственным местом, где спокойно можно было избавиться от тела, ему представлялся квартал Тринадцати Стен. Но путь до него от дома Телиды был неблизкий. — К тому же, ты мне не помощник. Нельзя, чтобы нас видели разгуливающими на пару по Айодхье да еще с непонятным грузом за спинами.

— Хочешь позвать кого-нибудь из своей сотни на помощь?

Киммериец улыбнулся краешком рта – Телида угадала его мысль, но все-таки покачал головой.

— Хочу, но не стану. Я перестал доверять людям. В том числе и своим. Избавлюсь от тела самостоятельно. Но мне нужно много плотной черной ткани, чтобы не было видно крови.

— Не лучше ли все-таки дождаться вечера? Мы бы сами могли присмотреть за телом.

— Нет. Сатти чего-то очень сильно опасался. Я думаю, причин верить ему у нас более чем достаточно. Не будем терять времени. Займись мешками, а я пока покараулю здесь.

Глава 4. На следующий день после гибели Газила Бхатинда

— И вознесется его дух к небесам, дабы предстать пред очами Тарима и услышать волю Эрлика, что дарует ему жизнь вечную либо же спалит в неугасаемом пламени.

Вслед за этими словами жрец бросил факел на погребальный костер Газила.

— Да получит он очищение, — зашептали стоявшие перед костром солдаты, склоняя голову.

Перед обрядом погребением Газила одели в самые дорогие вещи, что он взял с собой в поход, предварительно тщательно их вычистив. Поверх его нарядили в кольчугу, чтобы не стыдно было показаться воину перед небожителями.

Лишь сабля туранца осталась у Конана. Покойный десятник завещал передать ее своей семье, и сотник оставил за собой эту обязанность. По возвращению из Вендии он собирался вручить оружие младшему брату Газила.

Огонь быстро охватил сухие ветки и возлежавшее на них тело десятника. От жара было больно поднять глаза, но Конан, как и многие туранцы, через боль смотрел на то, как отправляется в свой последний путь самый странный из его десятников: гордец и смельчак, чья слава о жестокости долго останется непревзойденной.

Жрец тем временем читал молитву на гирканском. Часть солдат повторяла слова вслед за ним. На похороны Газила их пришло немало: дело, разумеется, было не в том, что десятника многие любили – его ненавидели, просто было тяжело поверить, что такой человек мог умереть.

Киммериец и сам поражался тому, сколь глупо погиб Газил. Но он искренне сожалел о смерти десятника.

Конан не успел с ним близко сойтись за время пути в Вендию, но вот понять, что многое сказанное в его адрес – наговоры, успел. Газил был чрезмерно строг к себе и окружающим, но сумасшедшим, каким его рисовали многие рассказчики, он не был.

— И смерти он заслуживал другой, — прошептал себе под нос сотник.

Обряд проходил во дворе двухэтажной постройки неизвестного назначения, в которой поселили отряд туранцев на время пребывания в Бхатинде. Раньше в этом здании то ли жил некий знатный кшатрий, то ли располагался храм одного из вендийских богов – Конан не уточнял, но сейчас оно служило чем-то вроде бесплатного постоялого двора для таких вот странников.