Незнакомец. Шелк и бархат - [63]

— Если ты имеешь в виду Веронику…

— Если я имею в виду Веронику! Да уж, ее, кого же еще! Но я клянусь, что если она еще раз перебежит мне дорогу, эта старая ведьма, ей это даром не пройдет — я убью ее! Точно так же, как…

Голос Ивонне звучал все истеричнее, глаза затуманились. Палле, хорошо знавший все эти симптомы, рассудил, что никому не станет легче, если она забьется в настоящем истерическом припадке, и резко оборвал нарастающий поток выкриков и обвинений:

— Это было бы совершенно излишне.

Это лаконичное сообщение дало желаемый эффект. Она запнулась и уставилась на него, открыв нежно-розовый ротик, в ожидании продолжения.

— Вероника Турен уже мертва, — сказал Палле.

— Мертва?!

Это слово прозвучало как чуть слышное эхо и в комнате воцарилась мучительная напряженная тишина; В конце концов Палле вынужден был произнести еще одну, заключительную, реплику:

— Да, она мертва. Ее убили.

Глава седьмая

Как Жак воспринял это сообщение, инспектор криминальной полиции Давидсен впоследствии не мог сказать, так как был полностью поглощен реакцией прекрасной манекенщицы. Ее так и не состоявшаяся истерика резко сменилась обмороком — возможно, чуть менее настоящим, и когда он подхватил ее и положил на диван, она представляла собой впечатляющее зрелище — от синих туфель-лодочек на идеальных ногах до глубокого выреза на шелковой блузке… Внезапно он осознал с гримасой отвращения, что еще долгое время шелковые блузки будут вызывать у него аллергию, независимо от того, розовые они или гнойно-зеленые, разрезаны ли они и перепачканы кровью или поднимаются вверх-вниз в напряженном ритме, обтягивая высокую, остроконечную и без сомнений живую женскую грудь. Он нервно тряс ее за плечи, но длинные накрашенные ресницы не поднимались.

— Ну, что ты теперь скажешь, черт возьми? — прорычал он, обращаясь к Жаку. — Выходит, ты был здесь вчера вечером вместе с госпожой Турен?

Глаза Жака уже приобрели свое прежнее чуткое испуганное выражение — как у зайца, который чувствует опасность и в любую секунду готов пуститься наутек, едва он поймет, в какую сторону бежать.

— Это утверждает Ивонне. Возможно, она вообразила себе, что это так, а может быть, она надеется что-то выиграть и поэтому лжет. Я никогда не понимал ее, а сейчас понимаю еще меньше, чем когда бы то ни было. Если тебе удастся разобраться в ее фокусах и выудить из нее правду, я первым сниму перед тобой шляпу.

Выражение его лица резко изменилось, стало горьким и серьезным, когда он добавил:

— У меня не было причин убивать Веронику. Я искренне огорчен ее смертью. Может быть, один из немногих, кто действительно огорчен.

То же самое он повторил некоторое время спустя в той комнате, которая из-за невероятного скопления тюков и рулонов ткани на полках называлась кладовкой. Палле отослал его, чтобы наедине помериться силами с Ивонне Карстен, и Жак уселся на рабочий стол спиной к мокрому окну, выходящему на задний двор. Здесь в кладовке компанию ему составила Мария, которая не в состоянии была выносить разговоры в кухне, где страшная сенсация обсуждалась со всех сторон остальными сотрудниками.

— А ты? — спросил он. — Ведь тебе, наверное, не жарко и не холодно от того, что она умерла. Ты ведь и не знала ее почти.

— Мне пару раз приходилось иметь с ней дело, как с клиенткой. Впрочем, этого вполне достаточно, чтобы возненавидеть ее. Иногда она бывала ужасно милой и веселой, но иногда… хотя я не думаю…

— Чего ты не думаешь?

Он посмотрел на нее сверху вниз, поскольку она сидела на деревянном стуле, по-королевски накрытом золотистой парчой — посмотрел почти с нежностью на ее стройную фигурку в простом черно-белом платье. Ему очень импонировали ее тихая спокойная манера держаться и ее колоссальная работоспособность, ему нравился также нечаянный контраст между супермодной кокетливой челкой и высокой традиционной подколотой шпильками прической из длинных светлых волос.

— Я не думаю, что ей когда-либо было дело до других людей. Как-то раз я слушала по радио «Пер Гюнт»[20], и там Ибсен говорит про Пера Понта, что он… доволен самим собой. Мне показалось, что она… госпожа Турен… была как раз такой.

— У нее было слишком много денег, — наставительно проговорил Жак. — Она была богата, как тролль — это сравнение здесь вполне уместно. Ведь это были, кажется, доврские тролли — те, которые учили его быть довольным самим собой, не так ли? И которые призывали Пера Понта ухватиться за этот жизненный принцип?

— Горный король, — пробормотала Мария. — Да-да…

— Пока был жив Фольке Фростелль, — сказал он задумчиво, — все было иначе. В том браке он имел явные финансовые преимущества, и ему удавалось держать ее в узде. Но Хенрик — нет, он не такой. Он слишком зависим от нее, хотя его и тяготит эта зависимость.

— Разве они… — она запнулась. — Разве они не были счастливы?

— Они не ссорились, не ругались, если ты это имеешь в виду. И тем не менее…

— Жак! — Она пытливо заглянула ему в лицо. — Как… как близко ты был знаком с ней? Ты был ее другом? Я надеюсь, ты… ты не был ее любовником?

Он рассмеялся, показывая белые зубы.

— А если я действительно был ее любовником, что тогда? Ты сочла бы меня человеком, морально опустившимся?