Незнакомец. Шелк и бархат - [65]

— Но она и не была вовсе дочерью маркиза. Ее отец был бизнесменом, грубым и неотесанным человеком, которому удалось загрести целый миллион. Я думаю, что вы все же склонны слегка преувеличивать значение денег.

Она сняла очки, и радужки ее глаз снова напомнили ему холодный прозрачный лед.

— А вы сами, господин комиссар? Кто были ваши родители?

— Мой отец был председателем уездного суда в Скуга…

— Вот именно, — подхватила она с ноткой презрения в голосе. — А теперь вы сами занимаете высокий пост в полиции. Не вам объяснять мне, что такое не иметь денег, что такое гнуть спину за каждую монету — мне слишком хорошо все это знакомо.

Кристер уселся верхом на стул в полуметре от ее швейной машинки.

— Вы так и не упомянули, чем занимался ваш муж. Он был «садовым работником» у Эрика Грена?

Она почувствовала, что он произнес это презрительное название как бы в кавычках, но прошло еще несколько секунд, прежде чем она поняла, что он цитирует ее же собственные слова.

— Да. Он работал на них пятнадцать лет и все время копил деньги, чтобы завести свой собственный сад.

Очки снова были на своем месте, а игла машины прострачивала ровный, словно по линейке, шов на белой ткани с красными цветами. Голос звучал легче и беззаботнее, когда она проговорила:

— Но разумеется, его жалких денег, заработанных потом и кровью, не хватало на мало-мальски приличный сад, урожай из которого можно было бы продавать, получая доход. И он вынужден был влезть в долги. Ну, а потом началась вторая мировая война, его призвали в армию, и он очень припозднился с выплатой ренты и амортизацией — это был просто ад кромешный.

— Я предполагаю, — спокойно произнес Кристер, — что деньги ему одолжил Эрик Грен, а когда в конце войны он умер, то Веронике, как вы сами говорили, досталось по наследству все, в том числе и данные кредиты. Она жестоко обошлась с вами и вашим мужем?

Гунборг Юнг фыркнула.

— Она довела до нашего сведения, что устроит нам большие неприятности, если мы не заплатим все в срок и до последнего эре. А поскольку ни один из нас не сомневался, что именно так оно и будет, нам оставалось только работать, копить, экономя на всем, и со страхом ждать завтрашнего дня. Нет уж, я слишком хорошо все это знаю, чтобы отрицать значение денег в человеческой жизни.

Машинка остановилась, Гунборг Юнг погрузилась в воспоминания и размышления.

— Жестоко? Да уж, Вероника Грен с самых юных лет была исключительно жестоким существом. Наглая, дерзкая, избалованная, к тому же терпеть не могла, чтобы что-то противоречило ее желаниям. Я присутствовала при одном небольшом эпизоде, когда шила для ее матери. Это, конечно, мелочь, и о ней, может быть, вообще не стоило бы упоминать, но я часто думала об этом случае, и мне трудно отделаться от ощущения, что в нам, как в капле воды, отражается вся сущность Вероники Грен-Турен. Не знаю, известна ли вам, господин комиссар, детская считалка про шелк и бархат.

— Нет, не припоминаю.

— Да, пожалуй, она более известна среди девочек. Нужно перебирать все пуговицы на одежде другого, повторяя считалку, пока не остановишься на последней пуговице: «Шелк, бархат, тряпка, лохмотья, шелк, бархат, тряпка, лохмотья…»

— Понимаю. Все хотят, чтобы счет остановился на шелке или бархате, и очень огорчаются, когда их одежда подпадает под понятие «тряпка» или «лохмотья».

— Да. Веронике было тогда лет девять. Она играла со своей двоюродной сестрой, которая как раз была у них в гостях — чудесная девочка, которая той зимой как раз переболела полиомиелитом и не могла ходить. Наверное, поэтому ей оказывали больше внимания, чем самой Веронике. Так вот, Вероника стала тыкать пальцем в пуговицы на платье у кузины и декламировать «шелк, бархат, тряпка…» На этом пуговицы кончились, но тут девочка протянула вперед руки, показывая пуговицы на рукавах, и просияла, когда считалка продолжилась: «лохмотья… шелк». Тоща Вероника вцепилась в последнюю пуговицу — ту, которая целиком перевернула счет, и рванула ее с такой яростью, что оторвала здоровый кусок рукава. При этом она вопила злорадно: «Лохмотья… лохмотья! Я — то шелк, а ты — ты так и останешься навсегда лохмотьями!»

Кузина зарыдала в голос, госпожа Грен тут же усадила меня латать порванное платье, а Эрик Грен сказал: «У этой девчонки есть характер, она добьется в жизни всего, чего захочет». Да так оно, в принципе, и получилось.

Кристера Вика позвали к телефону.

— До какой-то определенной степени, — сказал он, поднимаясь со стула, — Знаете, госпожа Юнг, беседа с вами очень стимулирует мозговую деятельность.

Воспрянув духом после разговора с ней, а также телефонного звонка, принесшего приятную и неожиданную новость, Кристер выставил из салона красавицу Ивонне и велел Палле отчитаться о проделанной работе и прокрутить свои записи. Однако у Палле не оказалось ничего, кроме небольшого обрывка одной пленки, поскольку во время своей беседы с глазу на глаз с Ивонне он забыл поставить новую.

— Чертовски досадно, а? — весело моргал Палле. — Хотя, если честно, мне не удалось выудить из нее ни грамма полезной информации. Стоило мне спросить ее о покойнице или о нашем бородатом Адонисе, у нее тут же разыгрывалась мигрень и она была не в состоянии говорить. Лучше будет, если ты сам ею займешься.