Незнакомец. Шелк и бархат - [67]

— Нечто куда более серьезное, чем автокатастрофа, — медленно проговорил Кристер, — ваша жена убита.

— Убита? — повторил он, тяжело дыша. — Здесь. В ателье мод?

«Он уже знает, — подумал Кристер, — все очень умело сыграно, но с интонацией в этой последней фразе он все-таки не справился».

Вслух он продолжал:

— Фрёкен Меландер нашла ее сегодня рано утром.

— Я… я не понимаю. Вероника — убита? Но как? Как это случилось?

Выдержка внезапно изменила Марии.

— Кто-то воткнул ей в сердце ножницы. Мои закройщицкие ножницы!

— Какой ужас!

Видно было, как у него побледнели губы, и тем не менее его чувства казались наигранными, ненастоящими. А вот слезы и рыдания Марии были как нельзя более настоящими, судорожными и отчаянными.

После недолгих размышлений Кристер позвал Палле Давидсена и выдал ему целую вереницу распоряжений:

— Скажи госпоже Арман и госпоже Юнг, что на сегодня они Свободны, ученице тоже — то, как она сидела с младенцем, записано у нас на пленку, этого пока достаточно. Затем передай Оскарссону, чтобы он не упускал из виду модельера и манекенщицу — я займусь ими, когда освобожусь. А теперь возьми фрёкен Меландер, пойдите с ней в «Мюрен» и пообедайте.

— Но я не хочу есть, — воскликнула Мария. — Я… я…

— Вам необходимо поесть, — сказал Кристер. — Вы сегодня на ногах с половины четвертого утра, и до конца еще далеко, потому что после обеда Давидсен проводит вас в управление криминальной полиции, и там, Палле, ты попросишь ее повторить свои показания от начала до конца и подписать протоколы.

— Пойдем, солнышко, — сказал Палле, буквально поднимая ее со стула. — Поплачь в мое надежное плечо, на которое ты уже пролила так много слез, а потом обсудим наше меню.

Хенрик Турен, не привыкший к жаргону Палле и его манере немедленно переходить на ты с каждым, кто был одного с ним возраста, ошеломленно посмотрел им вслед. Впрочем, очень скоро у него появились другие, куда более серьезные заботы.

— Лучше всего будет, если вы тоже расскажете от начала и до конца, что вы и ваша жена делали вчера вечером после половины шестого, — сказал Кристер.

— После половины шестого? Да-да, конечно. В половине шестого мы вышли отсюда и поехали прямо в Лидингё. Предполагалось, что мы поужинаем дома.

Он произнес это сухо и почти без всякого выражения, однако последнее предложение как-то странно повисло в воздухе.

— Предполагалось? Так что же вам помешало?

— Мы поссорились.

Эти слова также не растворились в воздухе, не уплыли в вентиляцию вместе с табачным дымом, а соединились с предыдущей фразой и угрожающе нависли над головами двух мужчин, словно заряженные взрывчаткой.

Хенрик медленно провел рукой по волосам и улыбнулся с оттенком самоиронии.

— Я прекрасно понимаю, как опасно это звучит — опасно для меня. Мы поссорились, и вскоре после этого Веронику убили. Ко всему прочему, это одна из тех очень немногих ссор, которые у нас с ней когда-либо происходили. Я вообще человек смирный и ставлю мир и покой в доме выше собственных амбиций. Вероника была довольна тем, что все в основном получается, как она хочет, я был доволен спокойной обстановкой в семье, так что наша жизнь была вполне приятной и свободной от потрясений, и вот вчера — именно вчера — мне понадобилось затеять ссору.

— Ссору по какому поводу?

— Да повод-то, в сущности, совершенно пустяковый, и это особенно досадно. Не могу сказать, что я был по-прежнему безумно влюблен в нее — мы женаты уже семь лет, и вы сами, наверное, не хуже меня знаете, как быстро остывает первая бурная страсть. Так что если она хотела пойти в ресторан вдвоем с каким-нибудь своим очередным кавалером, я никак на это не реагировал. И я очень хорошо отношусь к Жаку…

— Модельеру?

— Да. Но дело в том, что их общение стало несколько слишком интенсивным в последние месяцы перед нашим отъездом в Африку, и когда она настолько потеряла голову, что захотела встретиться с ним в первый же вечер после нашего возвращения в Стокгольм, я, ясное дело, оскорбился. Ведь мы договорились, что проведем этот вечер вместе. Я сказал ей нечто довольно неприятное относительно ее возраста и молодых мальчиков, которых интересует в ней прежде всего ее деньги, и она пришла в бешенство — но ведь Жак действительно на десять лет моложе ее. А об этом втором щенке, который стал в последнее время вертеться у нас под ногами, я даже и говорить не хочу — он вообще еще младенец.

— Кто это?

— Его зовут Уффе, — нетерпеливо ответил Хенрик. — Тут я почему-то тоже разъярился, что со мной случается нечасто, и сказал ей, что если она думает, что я буду сидеть дома и ждать ее, как безмозглый рогатый глупец, то она сильно ошибается. Я вызвал такси и уехал в город, прежде чем она успела окончательно решить, чего же она хочет в этой ситуации.

— Но ведь у вас в гараже стояло две машины.

— Я хотел напиться, — откровенно признался он. — Я объехал несколько кабаков, но алкоголь меня почему-то не брал, я никак не пьянел. Когда я вернулся, Вероники не было дома, и я чертовски разозлился. Меня не было с четверти восьмого до половины второго, и если она ездила со своим Жаком прохлаждаться в ресторан, то к этому времени уже должна была вернуться. К слову сказать, она привыкла ложиться спать довольно рано. В три часа ночи мне надоело ждать, и я почувствовал — я думаю, вы меня поймете, господин комиссар, это такая ситуация, где судьба не просто смеется, а хохочет во все горло — я почувствовал, что если она появится и застанет меня в таком настроении, я могу и руку на нее поднять. И чтобы не доводить дело до этого, я собрал самое необходимое из своих вещей, сел за руль и поехал — имея не менее шестидесяти грамм алкоголя в крови — на нашу усадьбу в Сёрмланде. Смягчающим обстоятельством является лишь то, что я полз всю дорогу со скоростью девяносто километров в час — а это совершенно черепашья скорость для моего спортивного «феррари», а также то, что когда я сегодня утром проснулся в Мальме и проглотил три таблетки от головной боли, мне было нелегко понять, из-за чего я так взбесился вчера вечером. И тоща я снова сел за руль и поехал домой — чтобы попросить прощения у Вероники и помириться с ней. Однако теперь мне уже не удастся попросить у нее прощения, и, честное слово, от этого у меня очень неприятный осадок на душе.