Незнакомец. Шелк и бархат - [4]

Он движется так быстро, что никогда не знаешь, где он в настоящий момент — то он рядом, то далеко, то вертится под ногами, то вдруг оказывается позади всех. Разговаривать с ним очень забавно — он реагирует только на то, что слышит или хочет слышать, и нередко отвечает на вопрос не сразу, а в середине словесного потока о чем-то совсем другом, что в настоящий момент его больше всего занимает. Пока мы вытаскиваем из автомобилей наши пожитки, между ним и Крисгером происходит очень занимательный диалог, который просто невозможно слушать без улыбки.

— Сараи? Что вы имеете в виду, дядюшка? Ими что, нельзя пользоваться?

— Краевой краской там все красиво получилось, хотя ой-ой-ой, как дорого она мне обошлась! Те, кто торгует краской, должно быть, богачи. Я сто раз говорил, что лучше бы мальчонке заняться чем-нибудь в этом духе. Красная краска всем всегда нужна, а вот это дурацкое радио, тьфу, без него прекрасно можно обойтись.

— Так вы совсем ничего не сделали с этими полуразвалившимися сараями?

— И молоко — можете быть спокойны. Его Бьёрн-Эрик каждый божий день привозит на своем мотоцикле из Плоского Холма, надо же ему хоть чем-нибудь заниматься. Он отличный парень, этот Бьёрн-Эрик, он, конечно, получил тогда страшный удар, и ничего удивительного, что он такой, какой он есть, а этот чертов дурень Манфред никак не возьмет этого в толк. Угу, туалет вполне можно использовать по прямому назначению, хотя его тоже не мешало бы покрасить красной краской, снаружи, конечно, не внутри, а то недолго и задницу измазать. Ну, идите вперед, а Наполеон позаботится о ваших саквояжах.

— Но как же вы один…

— Пойдете прямо по дороге, поднимитесь на холм, йотом еще один маленький холмик, пройдете рощицу, а когда поднимитесь на вершину, то вытаращите плаза от изумления, потому что там такая красота, о какой вы, стокгольмцы, и не мечтали. Да что я, двух чемоданов не подниму? Смеетесь, мальчишки? А кто, по-вашему, срубил все эти деревья, которые вы видели вдоль дороги? У старой лошадки еще пока есть силы. Ну, давайте, идите, нечего тут стоять и глазеть на меня.

Мы послушно пускаемся в путь. Поднимаемся на холм, затем еще на один. Минуем чудную рощицу из молодых рябин и берез. А затем и впрямь широко раскрываем глаза, поскольку Наполеон нисколько не преувеличивал.

Хутор расположен на плоской вершине горы. Там он свободно раскинулся, окруженный полями и клеверными лугами, вокруг него цветут яблони и вишни, а дальше открывается головокружительный вид на холмы, поросшие голубовато-зеленым сосновым лесом.

Юнас уже проснулся, Камилла поставила его на сочную траву, и теперь он радостно перебегает от одного цветка к другому.

Мы же, взрослые, почти с благоговейным чувством начинаем обследовать наши летние владения. На хуторе пять дворов и скотный двор. Два дома сияют свежеокрашенными стенами. Они построены рядом и образуют прямой угол, один — побольше с чердачным этажом и белым крыльцом, второй — деревянный сруб с поросшей травой крышей и входом прямо из травы.

— Ах, какая прелесть! — восклицает Камилла. — Я надеюсь, что это наш.

Они с Кристером исчезают в низкой четырехугольной комнате, где он с трудом может распрямиться в полный рост. Я с радостью отмечаю, что мой домик рассчитан на более высоких и более многочисленных обитателей, что он недавно заново оклеен обоями, а полы так выскоблены, что в комнатах пахнет деревом. Я удивляюсь про себя, когда неутомимый Наполеон успел все это сделать, и снова выхожу на солнце. Я с восхищением любуюсь кленами у входа и заброшенным садом позади дома, сросшимися кустами крыжовника и пахучим водопадом сирени.

Однако нас всех — за исключением Юнаса, который с энтузиазмом продолжает обследовать местную растительность, — почему-то тянет к трем другим домам хутора, печальным и заброшенным, но будоражившим воображение. Маленький домик таращится на нас своими пустыми рамами, под окном высятся сугробы из битого стекла. Одна половина двери на месте, что стало со второй, не знает, пожалуй, никто, кроме Наполеона. Мы осторожно входим в комнату, где со стен свисают обрывки обоев, где потолок покрыт плесенью, а пол прогнил. В кухне стоит огромная печь с плитой, на которой по какой-то непонятной причине красуется чугунный черный горшок на трех ножках.

Тут мы все реагируем по-разному.

— Ой, я не отказалась бы иметь такой дома, — говорю я.

— Его место в музее, — говорит Эйнар.

— Прочный, практичный и одновременно изящный по форме, — говорит папа.

— В таком, наверное, ведьмы варили свои колдовские отвары, — говорит Камилла. — Из болотных трав и сушеных змей.

— Не понимаю, — говорит Кристер, — почему этот скряга Наполеон Линдвалль так небрежно обращается со своими вещами?

— Он скряга?

— Да, он просто болезненно скуп. Я готов побиться об заклад, что у него в матрасе припрятано несколько десятков тысяч крон.

— Хм! Как он не боится грабителей и убийц! Ведь он не будет жить с нами здесь на хуторе?

— Обычно он живет здесь, но теперь перебрался на лето еще глубже в лес. Там есть местечко под названием Черный Склон.

Мы снова стоим на траве, но солнце вдруг затянуло довольно хмурой грозовой тучей, и я начинаю мерзнуть.