Незнакомец. Шелк и бархат - [29]

Я пообещала, что Нина скоро появится, поставила на стол лимонад и печенье и взялась за свое сомнительное поручение.

— Нина очень рада, что ты можешь составить ей компанию. А иначе здесь в лесах было бы совсем одиноко и скучно, особенно в такую ужасную погоду.

Он сказал, что дождь действительно зарядил надолго и что с запада надвигается область низкого давления, так что перемен в погоде не предвидится.

— Тебе не хочется уехать отсюда? Ведь Плоский Холм — тоже довольно изолированное место.

— Н-нет. Мне нравится здесь.

— Ты никогда не мечтал уехать в Стокгольм?

— Нет, — ответил он испуганно. — Я терпеть не могу толчею. Я больше всего люблю быть один, ходить один по лесу. Мне никто не нужен.

Однако это заявление прозвучало весьма неубедительно, поскольку он все время косился на дверь детской.

— Нина говорит, что ты очень музыкален. Ты не хотел бы слушать музыку, бывать на концертах и операх? Ведь по радио это совсем не то.

Он вдруг покраснел.

— Да, хотел бы, конечно. Иногда. Когда я был маленьким…

Он вдруг замолчал, и я осторожно вставила:

— Так что, когда ты был маленьким? Ты мечтал уехать? Посвятить себя музыке?

— Это были всего лишь мечты, — проговорил он. Взгляд его затуманился и стал печальным, он словно смотрел куда-то вдаль. — Я мечтал стать пианистом-исполнителем или дирижером. Но для этого нужно куда больше таланта, чем у меня.

— И куда больше настойчивости.

Это едкое замечание заставило его вздрогнуть. Он посмотрел на меня смущенно, но без обиды.

— Да, — сказал он просто. — Если она у меня когда-нибудь и была, то вся улетучилась.

С секунду я колебалась.

— С того вечера пятнадцать лет назад, когда был убит твой брат Роберт?

Едва произнеся это, я тут же пожалела. Он был совершенно не готов к удару, и мои слова ввели его в состояние шока. Он задрожал всем телом, лицо стало желто-зеленым, так что я испугалась, как бы он снова не грохнулся в обморок. Он не произнес ни слова и только дрожал, как от сильного мороза. Я погладила его по руке и пробормотала извиняющим тоном:

— Прости меня, Бьёрн-Эрик. Я не хотела. Но, может быть, тебе станет легче, если ты расскажешь кому-нибудь, что так пугает тебя в связи со смертью Роберта? Не мне, конечно, но, может быть, Кристеру Вику или Нине…

Он вытаращил на меня глаза, как будто я сошла с ума. Вскочив со стула, он в панике кинулся прочь от меня, к двери. Там он столкнулся с Эрландом Хеком с таким грохотом, что Нина испуганно выглянула из детской. Она махнула ему рукой, чтобы он зашел к ней и Юнасу, и он рванулся туда, как загнанный заяц.

Эрланд остановился у порога. С его дождевика ручьями стекала вода, и скоро на полу образовалась лужа.

— Что здесь происходит? — спросил он.

Я кивнула в сторону детской.

— Еще один, — лаконично проговорила я. — Еще один, который что-то знает.

— Бьёрн-Эрик? Что он может знать? Ведь он тогда был еще совсем ребенком.

— Он, во всяком случае, до смерти перепуган. Лидия боится, Манфред бесится, Лаге нервничает, но Бьёрн-Эрик и Агнес — они до смерти напуганы.

— Да, — сказал он задумчиво. — Я должен как можно скорее узнать, почему это так.

Я процитировала Лидию:

— А потом? Что будет потом?

— Потом я уеду… и постараюсь, наконец, забыть.

— А если окажется, что на самом деле кто-то другой совершил то, за что ты отсидел в тюрьме — как ты это воспримешь? Как радость и облегчение или как потребность отомстить тому, кто причинил тебе так много зла?

— Я не могу ответить тебе, Пак. Это зависит… от разных причин.

— От чего это зависит? От того, кто это?

— Да, отчасти… И потом… радость — это чувство, для которого в моей жизни уже нет места. Хотя, конечно, хорошо было бы перестать думать об этом, перестать сомневаться, мучиться от всяких отвратительных навязчивых видений.

— Ты не хочешь зайти?

— Нет, спасибо, я слишком мокрый. Я только хотел переговорить с комиссаром Виком.

Я сказала, что Кристер уехал, и обещала передать ему, когда вернется, что Эрланд хотел его видеть.

Наступил вечер, а Кристер все не возвращался. До девяти вечера дождь лил беспрерывно. К этому времени Юнас уже заснул, Бьёрн-Эрик уехал на своем мотоцикле. Нина вымыла голову дождевой водой, а я обзавелась головной болью, очень смахивающей на мигрень. Нина, которая сушила свои светлые волосы у плиты, посоветовала мне подышать свежим воздухом, чтобы избавиться от мигрени, и я, послушав ее совета, облачилась в дождевик и резиновые сапоги и вышла прогуляться.

Тучи висели так низко, что казалось, они опираются о верхушки старых кленов. Стояла исключительно тихая погода. Однако, хотя трава и листья были мокрыми, и в воздухе повис запах земли и мокрой сирени, не было того ощущения свежести и прохлады, какое обычно бывает после летнего дождя. Воздух казался тяжелым и душным.

Я прошлась по хутору, избегая самых обветшалых домов, однако двор Ульссонов притягивал меня к себе. Впрочем, Эрланда не было ни в доме, ни под шишковатыми вишнями и яблонями в саду. На лужайке перед скотным двором лежала насквозь проржавевшая молотилка, борона и другие землевладельческие орудия. Неподалеку стоял чурбан, на котором рубили дрова, словно ожидал в любую минуту, что снова сгодится в дело. Все это создавало своеобразную атмосферу этой заброшенной деревни — не менее волнующую и мистическую, чем сам интерьер дома.