Незнакомец. Шелк и бархат - [14]

Она умолкла, вероятно, потому, что ей нужно было перевести дух, и я вдруг с неожиданным облегчением поняла, что эта ее говорливость была искусственной и происходила от неуверенности и волнения. Она была очень мила и скромно одета — в широкой цветастой юбке и простой белой блузке. У нее были светлые волосы, прозрачная белая кожа, а шея и руки выглядели такими тонкими, что вызывали мысль не о стройности или сидении на диете, а скорее о недоедании. Ей необходимы были солнце, воздух, еда, причем все это в больших количествах, и я поняла без особой покорности обстоятельствам, что мне не удастся сложить свои пожитки и сбежать из этой деревни с ее тайнами и мистериями. Хитрая Камилла прислала ко мне Нину Оман специально для того, чтобы помешать такому развитию событий.

Вообще же тоненькая восемнадцатилетняя Нина оказалась действительно очень полезной. За два первых часа своего отпуска она успела сварить кофе бледному и смущенному Бьёрну-Эрику, с его помощью доставить наверх пакеты с едой из потерпевшего крушение автомобиля, сварить лосося, который, судя по виду и запаху, нисколько не пострадал, завоевать глубокое доверие Юнаса, помахать уже значительно менее бледному и смущенному мотоциклисту, а также рассказать кое-что о себе. Из того, что она рассказала, мне стало совершенно ясно, что она действительно регулярно недоедает. Окончив школу, она устроилась, продавцом в обувной магазин в Гамла Стан[7].Она снимала крошечную дешевую квартирку на Бирка-гатан — о родителях не сказано было ни слова — и обедала во всяких дешевых закусочных в те дни, когда вообще обедала. Дело в том, что у нее было свое хобби, мечта, несчастная любовь, которая поглощала все ее доходы и заставляла ее отказываться от бифштексов и гамбургеров, а также новых платьев и поездок в отпуск.

Она брала уроки пения! Она ходила к педагогу, который брал пятьдесят крон за тридцать минут преподавания.

— Ну что вы, никакой он не бесстыжий. Он действительно безумно популярен. К нему ходят все-все, кто что-то собой представляет или хочет что-то представлять. Кстати, у него я и познакомилась с Камиллой Мартин.

Какие у нее планы на будущее? Пока что никаких. Пока еще рано об этом говорить. Может быть, поступать на вокальное отделение Музыкальной Академии. Через год или два.

Скоро я поняла, что если Нине Оман действительно чего-то не хватало, так это уверенности в себе. Что у нее замечательный голос, я чуть позже убедилась, когда она развлекала Юнаса забавными детскими песенками.

Мой сын был в надежных руках, погода стояла великолепная, и я решила отправиться в поход, который давно дразнил мое воображение. Я надела брюки и крепкие спортивные туфли и, судя по всему, сразу взяла приличный темп, потому что когда я проходила мимо усадьбы Ульссонов, Эрланд окликнул меня из буйно разросшегося сада:

— Эй! Ты куда это направляешься таким решительным шагом?

Он подошел ко мне, улыбаясь, и я подумала, что ему надо почаще улыбаться. Он казался гораздо моложе, так что седые волосы выглядели совершенно чуждо над этим высоким лбом и загорелым открытым лицом, словно они принадлежали другому человеку.

— Я хочу добраться до Черного Склона.

Он никак не отреагировал на эту фразу. Во всяком случае, не так, как я ожидала. Реакция последовала только тоща, когда я добавила:

— Ты не хочешь пойти со мной?

Его губы сжались в тонкую полоску.

— До Черного Склона? — медленно повторил он. — Да, конечно, почему бы и нет?

И не говоря больше ни слова, он ступает на тропинку, которая ведет напрямик через поле, мимо старой полуразвалившейся хаты и прямо в лес. Для лесной тропинки она достаточно широкая, но она так круто поднимается вверх в гору, что порой чувствуешь себя альпинистом, а под ногами все время скользят предательские камни и корни деревьев. Мне было нелегко поспевать за Эрландом, так что я не успела ни насладиться теплым запахом хвои, ни побеседовать со своим спутником.

Лишь иногда он останавливался, чтобы показать мне что-нибудь — глухаря, тяжело взлетающего на дерево, ужа, свернувшегося на дороге, бледно-розовые цветки линнеи[8] на болотном мху или косулю, стремительно убегающую в чащу.

Один раз я все-таки сказала, пытаясь завести разговор:

— Чувствуется, что ты привык ходить по лесу.

— Это моя работа.

И ни слова больше. Я поняла, что расспрашивать его бесполезно.

В конце концов среди деревьев показался красный домик. Это был низкий деревянный сруб с двумя дверями, выкрашенными черной краской. Я заглянула в одно из окон и попятилась, увидев за стеклом грубые металлические прутья.

— Эрланд, смотри! Это похоже… на тюремную решетку. Что это значит?

— Это значит, что надо надежно защитить свой чулан в таком диком месте. Но… что это? Неужели Наполеон живет здесь, в этом сарае?

Он наклонился и заглянул в другое окно. В помещении, похожем скорее на сеновал, несомненно кто-то жил. Здесь стояла незастеленная кровать, стул, стол, заставленный грязной посудой с остатками еды, а на перевернутом ящике примостился примус.

Мы оба невольно вздрогнули, когда Наполеон вдруг выскочил нам навстречу из какого-то своего укрытия. Несмотря на жару, он был все в той же толстой кожаной куртке и клетчатой кепке, что и в прошлый раз. Он оглядел нас своими любопытными темно-карими глазами, потом протянул мозолистую ладонь и энергично пожал руку Эрланду Хёку.