и прилепленные кое-как к стенам железного навеса. В сущности, я читал прежде всего заглавия этих страниц. Книга мертвых не бог весть как разнообразна, ее разметанные по стенам страницы предлагали мне лишь траурные вести, лишь слова прощания: они говорили, сколько дней прошло со дня смерти того или иного человека, того мужчины или той женщины, отмечали третины и девятины, двадцатые дни и сороковины, полугодия и годовщины, сообщали о панихидах и прочем. Бледные лица с некрологов смотрели сквозь меня, как сквозь стекло, ничто не в состоянии было задержать их взгляд. Время изорвало и стерло часть текстов и лиц, некоторые из них так выгорели, что прочесть или узнать их можно было бы только при ярком дневном свете. Впервые оказался я в таком мрачном и жутком месте. Мной начала овладевать неотвязная мысль, будто кто-то взял меня за руку и нарочно завел под железный навес, весь оклеенный этими зловещими обоями. Ветер продолжал порывами вторгаться вовнутрь, словно кто-то его науськивал, рвал беззубым ртом наклеенные на стены бумаги, свистел, как змея, выл и выбирался на улицу, поднимая снежную пыль. Во всем селе я не видел ни одного светлого окна, но запах дыма ощутил. Где-то кто-то разжигал очаг или затапливал печь. Я потоптался под навесом и прислушался — мои приятели могли уже перейти мост и обойти село с запада, так что каждый миг я надеялся услышать выстрелы — в такую погоду уток на реке должно было быть много. Однако ничто не нарушило медленного рассвета. Только ветер гулял по ущелью, донося издали обрывки собачьего воя. Я решил больше не торчать под этим железным навесом. Времени прошло достаточно, я тоже мог уже пуститься в путь, чтобы оказаться на правом берегу реки. Сделав несколько шагов, я вынужден был остановиться. С изумлением обнаружил я, что передо мной по дороге идет еще кто-то. В снежной замети я никого не видел, но следы были совершенно ясные. И не только ясные, но свежие — человек чуть ли не только что вышел из-под навеса и зашагал по дороге. Я внимательно огляделся по сторонам — не померещилось ли мне, но нет, не померещилось — следы выходили из-под железного навеса. Мне стало страшно при мысли, что пока я укрывался от ветра и рассматривал траурные обои на стенах навеса, ожидая, когда мои друзья подадут мне сигнал с левого берега реки, в это же самое время под навесом был еще кто-то другой и тоже всматривался в изорванные и выгоревшие некрологи, разыскивая знакомое лицо или имя. Но какое знакомое лицо он искал, перебирая траурные вести, слова прощания, поминальные сообщения? Не свое ли собственное лицо?.. Пока я задавал себе эти вопросы, послышался далекий собачий лай. Он глухо отдавался в ущелье. В это же время с левого берега реки донеслись ружейные выстрелы, я бодро крикнул моим приятелям „Эгей!“ и уже гораздо веселее, широким шагом, двинулся по дороге. Того, кто шел передо мной, по-прежнему не было видно. Ветер все так же косо нес снег, бросая его прямо мне в лицо. Но хотя я никого на дороге не видел, я был уверен, что он совсем близко, настолько близко, что за ближайшим поворотом я непременно увижу его окутанную снегом фигуру. Однако, как я ни спешил, на следующем повороте я никого не обнаружил, а снова увидал лишь равномерные, глубокие и совершенно свежие следы на снегу. Тогда я почувствовал, как у меня по всему телу побежали мурашки, и в голову пришла идиотская мысль, что догнать этого человека я не смогу никогда, потому что он давно умер, и если мы стояли в одно и то же время под железным навесом, то он зашел туда лишь для того, чтобы посмотреть, не забыли ли его родственники и близкие его сердцу люди, вписывают ли его имя в свои поминальные сообщения.
„Так, так, та-ак!“ — сказал я себе. Дрожь у меня прошла.
Я остановился. Внизу, у самого берега, я заметил кошару. В густой пелене снега очертания ее расплывались, она стояла как-то покривившись, повторяя наклон берега. Скрипнула невидимая дверь, на улицу вырвалось овечье блеянье. Сиплый женский голос бранил кого-то, сквозь снег замаячили грязные силуэты овец. Несколько стогов сена лежали опрокинутые, потоптанные овцами, они говорили о том, что все запущено и заброшено. Со стороны реки в нос ударил тяжелый запах падали. Белесая собака показалась между поваленными стогами, прислушалась к долетающему из ущелья собачьему лаю и вою, тоже залаяла и скрылась в кошаре. Что-то здесь, в этом ущелье, тревожило собак, лаем и воем они передавали друг другу свою тревогу.
Кошара осталась позади, дорога повернула вправо и пошла верхом вдоль кустарника. Река удалялась, теряясь в низине. Мои приятели снова выстрелили, я поднял голову и увидел, как высоко в небе сквозь косой снег летят дикие утки. Они летели против ветра, в том направлении, откуда доносился далекий собачий вой. Я подумал, что лучше всего мне спуститься логом на самый берег реки, и там, укрывшись за вербами, я, быть может, сумею свалить выстрелом летающую утку… Так я и сделал. Внизу ветра не было, снег тихо падал на землю. Я устроил себе удобное место для сидения, расположился, можно сказать, почти как на престоле. На расстоянии ружейного выстрела внизу текла река, на расстоянии выстрела надо мной было небо, и если бы в ущелье появились утки, они непременно должны были пролететь этим удобным для стрельбы коридором. Медленно светало, один скат, поросший терновником и невысоким дубняком, скрывал от моих глаз кошару, но дальше я видел снеговые шапки с размытыми очертаниями, над шапками вился сизый дым. Село Прибой оживало и, может быть, вообще уже рассвело, но, как я сказал раньше, во время снегопада день наступает медленно, едва заметно. Не выбравшись до конца из сумерек, он прячется в них, внутри, и лишь одним глазом поглядывает на ущелье. Какое-то особое напряжение, хотя и затаенное, все еще владело мной; напряжение излучала вся снежная теснина, и видимая, и невидимая ее части. Это было царство молчания, нарушаемого время от времени выстрелами моих друзей, двигающихся по другому берегу реки, и далеким лаем или воем собак, обрывки которого приносил ветер. Ветер гудел где-то наверху, закручивал там снежные вихри, играл со снегом, а я сидел в затишке, в узкой ложбинке, поставив ружье между колен. Я чувствовал, как снег легко и нежно засыпает меня, превращая в неподвижный белый холмик. На пролет уток я уже не надеялся. Мои приятели шли по другому берегу и своими ружьями сметали все живое, опустившееся на воду. А дикие утки, поднявшись, почти без исключения летят против ветра. Мне не оставалось ничего другого, кроме как сидеть и терпеливо ждать. Снег падал все так же монотонно. Воображение мое отправилось скитаться по теснине и постепенно вернуло меня в дождливый день поздней осени, к тому же селу Прибой…
