Неживая вода - [3]

— Чем займешься-то? — спрашивала в день отъезда Пелагея, помогая утрамбовывать в чемодан растянутые свитера, полинявшие брюки и прочий Игнатов скарб.

— Поначалу дом надо в порядок привести, — со знанием дела отвечал Игнат. — А там и видно будет. Руки у меня есть, прилежание тоже. Вашими стараниями, теть Паш, я и грамоте обучен.

Неужто работу не найду?

— Найдешь, найдешь, — улыбалась Пелагея. — Не дури только да от пьянства берегись.

— Не пью я, теть Паш, — возражал ей Игнат. — Да и не курю. Зачем мне это?

— Вот и правильно, вот и хорошо, — Пелагея кивала, заворачивала в дорогу только что испеченные, с пылу, с жару ватрушки. — Работу найди, девушку работящую, и живи себе с Богом. Игнат вздыхал, улыбался виновато.

— Кто ж за меня, теть Паш, пойдет?

'А Званка? Пошла бы?'

Эта мысль, вспыхнувшая в его голове спустя столько лет, будто свеча в темной кладовке, в первый момент испугала его.

Но тогда Игнат не придал этому большого значения. Ему предстояла самостоятельная, взрослая жизнь. И поезд, медленной гусеницей отползающий от станции, снова делил на куски Игнатову судьбу, отрывая его от прошлого, как щенка отрывают от кормящей суки, чтобы передать в руки новому хозяину.

И вот теперь, поставив старенький чемодан на грязный бетон перрона родной Солони, Игнат почувствовал легкий укус беспокойства. Словно резкий морозный воздух родной земли, войдя в его легкие, разорвал застарелый шов.

Вот тогда-то перед его внутренним взором всплыло светлое и строгое лицо Званки.

Той Званки, которую Игнат запомнил в сосновом лесу — курносый нос, голубые омуты глаз и пшеничные косы, спадающие на плечи.

(…не той, что осталась лежать голой обездвиженной грудой изломанной плоти на вымерзшей земле, под опустившейся гробовой крышкой свинцового неба…)

Званка разлепила губы, улыбнувшись Игнату знакомой и теплой улыбкой, и шепнула:

"С возвращением домой…"

Игнат почувствовал, будто воздух вокруг вдруг прогрелся сразу градусов на двадцать, не меньше. Он погрузился в жар, как когда-то в детстве с головой нырял с деревянных мостков в стоячую воду пруда. Животный инстинкт подсказал ему задержать дыхание.

Игнат надул щеки, и даже зажмурился, чувствуя, как ужас смыкается над его головой, будто толща воды.

И когда, казалось, легкие должно было разорвать от невыносимого давления, рядом прозвучал обычный, человеческий и вполне реальный голос:

— Игнашка! Ты ли это, щучий сын?

Игнат удивленно распахнул глаза и жадно глотнул морозного воздуха.

Званки не было. И страх, на мгновенье смявший его тело, исчез тоже.

Вместо этого ему навстречу приближался долговязый мужчина в овечьем тулупе.

— Ну, что рот разинул, дурень этакий? Дядьку Касьяна не признал?

Мужчина улыбался радостной, немного пьяной улыбкой сквозь заросли запущенной бороды. Крупный, покрасневший от мороза (или, что вернее, от излишних возлияний) нос, разбегающиеся от уголков глаз морщинки и размашистая походка человека, большую часть жизни привыкшего стоять на лыжах, всколыхнули в памяти Игната давно забытые картины.

(..картины его безмятежного детства, того, где осталась живая, смеющаяся Званка…)

— Дядя Касьян! — рот Игната разъехался в простодушной улыбке. — А как же не помнить-то? Кто ж меня лесному промыслу обучал да на лыжи ставил?

Поравнявшись с Игнатом, мужчина в охапку сграбастал паренька, захлопал широкими ладонями по плечам.

— Охо-хо! Совсем заматерел! Залохмател-то как! Был-то куренком, на один ноготь положить, другим придавить. Надолго ли к нам?

— Насовсем, дядя Касьян.

Игнат высвободился из медвежьей хватки Касьяна, заморгал слезящимися глазами. Сивушный дух, исходящий от мужчины, валил с ног.

— Неужто, совершеннолетний стал? — спросил тот. — Сколько же годков прошло?

— Лет пять, — с улыбкой ответил Игнат. — А вы как поживаете? Все ли в Солони по-прежнему?

— Поживаем-то мы известно, как… ни шатко, ни валко, — Касьян махнул рукой в драной рукавице. — Сегодня работа есть, завтра ее нету. Землица совсем неживая стала, урожая родит мало. Да и зверья в лесах поубавилось… А все после той беды…

Касьян вдруг понизил голос и пугливо огляделся по сторонам, словно опасаясь, что его могут подслушать непрошенные свидетели. Но никого рядом не было. Поезд давно покатил дальше, болезненно чихая и выбрасывая в воздух столбы черного едкого дыма. Платформа была тиха и безлюдна. И ноющее чувство беспокойства снова зашевелилось где-то глубоко в Игнатовой утробе.

"Жуки в спичечном коробке", — отчего-то пришло на ум.

— Где ж ты жить будешь? — Касьян решил переменить тему. — В бабкином доме, что ль?

— В нем, — подтвердил Игнат. — Цел ли?

— Цел, что ему будет. Как бабка Стеша померла, так и пустует он, а посторонние к нам не суются. Вымирает деревня-то.

Они немного помолчали. Потом Касьян вздохнул, снова обдав Игната запахом перегара.

— Да что лясы точить, — сказал он. — Поехали, сам посмотришь. Колымага-то вон моя — Касьян махнул в сторону стоянки, где кроме заржавленного, снятого с колес самосвала стоял побитый, подлатанный, но все еще на ходу внедорожник.

— Думал, куниц или белок настрелять в бывших егерских угодьях, — продолжил Касьян и виновато потряс небрежно перекинутой через плечо двустволкой. — Да только совсем опустели леса. Эх, жизнь…