Нежданно-негаданно - [63]

«Осторожен, чуток. Молодец! — подумал тогда Лузин. — С таким и соревноваться приятно будет. Все знает».

Градов тоже не хотел особенно спешить: пусть втянутся, важно, чтобы все по путям шло.

Но Шестаков вскоре переменил решение, говорил бригаде:

— Во что бы то ни стало нужно опередить. Тогда станете лучшими на знаменитом месторождении. А главное, — нажимал он, — надо показать, что умеем трудиться не хуже лузинцев.

Шестаков понимал: только сейчас можно подняться на пьедестал. Пока еще не узнана всеми новая система, — их проходка будет намного выше бригад остальных управлений; пока еще нет официального соревнования с Лузиным, который, как ему было известно, шел осторожно, присматриваясь к системе, — вот теперь-то и можно опередить.

Шестаков сутками пропадал на буровой. Волжане быстро освоились и шли чуть впереди. Но Градов долго раскачиваться не дал, решил, что пора. Он снова вызвал двух ведущих мастеров, начал мягко, вкрадчиво:

— Ну, дорогой Вадим Леонидович, вижу, освоился, идете впереди Лузина, пора начать честное открытое соревнование.

Шестакову уже не хотелось увиливать, казаться не таким, каким хотел поставить себя, и он оживленно, даже напористо проговорил:

— Конечно, пора! Я уж и сам хотел вызвать Владислава Петровича.

Лузин тогда загорелся: они всегда намного опережали всех, а тут шестаковцы впереди. Но главное: люди вникли, готовы.

— По рукам! — запальчиво проговорил он.

Градов чуть не крякнул от удовольствия: «Ну, пойдет дело!»

Лузину помнится все до мелочей.

Сначала они шли ровно. Но вскоре не привыкшие к тяжелым сибирским условиям шестаковцы начали сдавать. А вахты Доронина и Веревочкина наращивали и наращивали темп.

— Ну, как, Федя, выдыхаются наши сопернички? Сковала их сибирская стужа. Пусть знают наших, а мы еще подбросим газку, — часто слышал Лузин балагурство Веревочкина.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — останавливал его Доронин, — до конца года еще поднапрягутся.

— Не-ет, Федя, не ус-ту-пим! В трусах буду на буровой вкалывать, не уступи-им!

— Лучше без трусов, — не оставался в долгу Доронин, — тогда еще выше темпы, Никола, будут. Конечно, не сдадим, какой разговор.

Шестаков видел: отстают они, и не достать им Лузина. Он благодарен был Лузину и за то, что хоть его бригада тянула их за собой. Шестаков знал: уже в других сибирских городах перешли на «семивахтовку», влекомые высокими результатами Лузина. И Вадим чувствовал твердо — будет вторым. А это уже не так плохо. Вот тогда он в каком-то отчаянии все-таки позавидовал Лузину: крепкие же ему попали люди. Везет!..

Во всем Приобье лузинцы были недосягаемы.

Мысли кучились в голове Лузина, мешались, одно вытесняло другое. Почему же с таким опозданием увидел беду предложенной Градовым идеи? Может, раньше он не хотел видеть? Был ослеплен этим азартом, дорогой к славе? Может… Лузин понял: дальше так продолжаться не может, им просто везло… И угадывал: тяжело будет отказаться Градову от того, что вынесло их на гребень славы. Будет трудно!

Его ребята не ныли, не жаловались, но он чувствовал их недовольство и предостережение: иной раз уставали до того, что еле на ногах держались, внедренная идея требовала переработок, недосыпали, выматывались. В таком состоянии трудиться на этом месторождении нельзя: они бурят скважины под нефть, проходя газовые пласты, и совсем малая оплошность, недосмотр — и газовый выброс, пожар, авария… Чего он столько тянул? Лузин станет говорить не как в прошлый раз, не советоваться, не просить, а требовать.

Он хорошо запомнил прошлый разговор с Градовым: «Отказаться от системы, которая нам принесла все», — звенят в ушах удивленные слова Градова. Он взял за локоть Лузина, вышел с ним из кабинета и совершенно серьезно доверительно произнес, обнимая его: «У тебя, голубчик, опять, видно, это старое, с нервами. Ты отдохни, возьми отпуск. Я подпишу. Кроме нас двоих, ведь никто не знает о твоих нервишках после аварии. Я-то хорошо тебя понимаю и сочувствую. Такое прошли вместе, преодолели, не-ет, я тебя не выдам. Бери, Владислав, отпуск…»

Жар бросился Лузину в лицо, он сначала ничего не мог сообразить, стоял и моргал глазами. Потом пришел в себя, и чтобы не «залепить» в горячке Градову, он каким-то усилием скорее подсознательно твердил себе: нет, уйти, скорей! И помнит еще слова Шестакова:

— Да что вы, Владислав Петрович, выдумали? Рабочие успевают отдохнуть.

Шестаков клял в душе геологов на все лады: не в состоянии как надо осуществлять контроль бурения скважин, привыкли к старой закоренелой четырехвахтовой системе. Совсем незначительное новшество — и уже по-настоящему не могут. Он считал, что отстает геологическая наука от передовых методов бурения, собирался довести шум до Москвы: пусть шевелят мозгами. Но сейчас от этого не легче: если бы не случилось аварии, не взбунтовался бы Лузин — и все бы шло как надо.

Но вдруг новые, подленькие мысли начали красться к нему и оттеснять предшествующие: а может, и к лучшему шумиха Лузина, «найдет коса на камень», поскандалят с Градовым — и уйдет. И если случится такое, то первым станет он, Шестаков.

Он тут же испытывал какую-то внутреннюю неловкость, отгонял набежавшее, пакостное. «Ведь прекрасно понимаю, нечего глаза закрывать, — рабочие отдыхают только во время технологических простоев буровых. И с моими бурильщиками такое может случиться, — и набегало беспокойство, пожалуй, даже трусость. — Ведь причина аварии не только от геологического недосмотра, — а нечего греха таить, — и от переутомления бурильщика. Пожалуй, лучше не вмешиваться. Четырехвахтовка-то действительно понадежней».