Нежданно-негаданно - [61]

— Подзаработать не мешает…

— Да и каждая скважина нефть дает, работать интересно, — говорили вразнобой.

Шестаков терпеливо ждал, не торопил бригаду: надо всем дать хорошо подумать, выговориться, пусть перегорит, переварится все. Но он твердо знал, что люди все-таки потянутся за ним: привыкли, сработались, да и хотелось видеть плоды своего труда, а не просверленные в чреве земном пустые дырки.

Шестакова, бывшего геолога (перед нефтяным институтом он закончил геологоразведочный техникум), тянули не только запасы нефти, но и все то новое, дивное, интересное, не до конца, как ему казалось, изведанное. Ему уже воображалось, что он сделает то, чего до него не смогли осуществить — это и будет его взлетом, положением, счастьем. А чего он может добиться на Волге, где все уже устоявшееся, ясное, понятное и ничего не изменишь. Подстегиваемый этими заманчивыми мыслями, Шестаков рвался в Сибирь и склонял к этому колеблющихся людей из бригады. Это тебе не шуточки — явиться со всей бригадой, — крутилось у него в голове. А Шестаков любил яркое, непосредственное, незаурядное. Уж одним этим даст заявку и сразу вступит в соперничество с открывшим себя в Сибири Лузиным. Он уже так рвался к новому, что порой ему представлялось, как на пьедестале почета стоит он, а не Лузин, но он отгонял воображаемое, понимая, что так скоро оно не придет, приготовился к реальному, постепенному, напористому.

Он сумеет справиться, не подкачает.

Обо всем этом Лузину, конечно, не было известно. Он видел в Шестакове сильного инженера и честного соперника в соревновании.

Лузину было известно, что Шестаков заявил Шилову: все равно он явится и если не со всей бригадой, то с теми, кто не боится неизведанного, кого тянет на большую нефть.

Ну, а кто боится нового, трусит — такие ему только обузой станут. При последнем разговоре о переезде Шестаков так и заявил вслух. Это задело самолюбие старых буровиков, которые раньше колебались, — и вся бригада проголосовала за переезд. Этим Шестаков гордился. Приятно было это слышать от него и Лузину. И он еще больше ценил Шестакова, думал частенько: вот поехала бы с ним также бригада или нет. Он был уверен только в вахте Доронина да, может быть, еще Веревочкина. А за других не мог он поручиться. И втайне восхищался Шестаковым, его авторитетом и преданностью ему бригады.

Градов ликовал. Еще бы, приехал знаменитый мастер Поволжья да еще и бригаду с собой привез. Шестакова он знал по его делам давно. Поопытнее, да и посильней, пожалуй, Лузина-то. Вот освоится, соревнование заключат с Лузиным, и начнется… Он потирал ладони. Двое лучших мастеров у него, весь накопленный опыт буровых работ в стране сосредоточится в их управлении. Градов еще покажет, как надо бурить, всей стране покажет! Он ходил взад-вперед по кабинету, сдерживал ликование: впереди много трудного, незавершенного, рано радоваться. В первую очередь надо с «шиком» устроить именитого мастера, бригаду. Он все предусмотрел, предпринял. Хоть и поругали в объединении его за то, что еще людей нет, а уже квартиры выбил через главк; но Градов хмыкал про себя, прятал затаенную улыбку, но и не забывал: со счета стали сбрасывать, за слабака считать. Погодите, не торопитесь. В главке тоже не дураки, знают его и видят, что он проворачивает, лучшие силы на Черное оттягивает, с лихвой все оправдается, только близоруким не понятен его замысел. Теперь уже не в жилье дело — все решено, не любит он назад оглядываться. Его волновало и беспокоило другое, и он думал, как лучше сделать, и это другое известно пока ему одному. И если удастся осуществить, то оно такие результаты даст, что ахнут все. Поддержит ли главк? Пойдут ли на это буровые мастера? Он должен убедить, доказать, заинтересовать. Ну, а мастерам он доплачивать станет за работу по-новому. Накопления огромные появятся в управлении, экономия, миллионами дело-то пахнет.

Ничего этого тогда еще не известно было Лузину, и не мог он предполагать, что ждет его, а думал, как и Градов, о проходке.

Здание управления начало расплываться перед глазами, он почувствовал нервную дрожь. Старое? Встал, заложил руки за спину, прошелся по аллейке; вставало перед глазами все ясно, отчетливо. За длинным полированным столом беседовали трое: он, Градов и Шестаков…

Градов устроился в кресле с торца стола, приветливо глядел на них: вот они — два лучших в стране мастера, сидят перед ним и ждут, что он скажет, как они отнесутся к новаторству, поверят ли? Согласятся ли? Ведь он-то, Градов, понимал рискованность идеи: возникнут затруднения в геологическом контроле, а ему известно, к чему это может привести. Начнутся перегрузки бурильщиков, но одно ясно: будет огромный скачок. Это риск, но Градов идет на это не потому, что «пан или пропал», а уж очень ему хотелось осуществить задуманное. Чувствовалось волнение, но Градов старался не показывать его, был внутренне сосредоточен, насторожен. На Лузина он надеялся: этот увлечен всем новым, нефтяным сибирским течением, по горячности своей «проголосует» за новшество, за высокую проходку и окунется с головой в работу. Горяч, доверчив. Но его настораживал Шестаков: рассудителен, расчетлив, — чувствовалось Градову. Но недоверия к нему, Градову, не должно быть. Устроен по-королевски, бригада принята с почестями; и видно, что люди его настроены горы свернуть, только покажи где и что. Такое ощущение было у Градова, когда он встречался и разговаривал с бригадой. Но все-таки многое зависит от этого непростого, как показалось Градову, Шестакова. Кто он? Какова его душа? Пока он знал именитого мастера и совсем не знал Шестакова-человека и теперь немножко боялся его холодного взгляда; как он отнесется ко всему?