Нежданно-негаданно - [52]

Когда пришел вызов, уже ничего не могло удержать Градова.

И вот здесь — десяток лет. На его глазах вырос город. Он вывел управление в передовые.

Градов всего себя отдал нефти, за годами работы и молодость пролетела, и бабу найти не успел; теперь вот при положении, почете, деньгах, да уже за полсотни, поздновато, пожалуй.

…Река Малиновка, впадающая в Обь, мельница на ней, потом война от Москвы до Берлина, и бурильное дело — вот она, жизнь Градова, вся на ладони; и он больше заслужил против Лузина, пусть и авария, и нечего перстом сюда тыкать — главное — самая высокая проходка у них и производительность. Может, завтра и он погибнет — никто от этого не застрахован! Градов так распалил себя, что не мог усидеть, встал, закурил. Но он проведет разговор спокойно и рассудительно, нервы у него крепкие, не распоясаны, как у Лузина, хоть и побольше его видел. Градов не вспылит. Он знает, говорят про него в управлении: «Ступит да придавит». А как же иначе? Подчиненные силу его чувствовать должны. Без дисциплины, порядка — ничего не выйдет. Никаких дел.

Мысли начали путаться, одно вытесняло другое: все-таки с Лузиным расставаться жалко, заскребло под ложечкой Градова. Отдаваться так работе больше никто не станет.

После окончательно все смешалось в голове Градова; и он уже не знал теперь: как ему обойтись с Лузиным? Думал. И чем больше думал, тем больше приходило, кроме деловых, и никчемных мыслей, все сливалось воедино, и уж в глазах делалось сизо от этих проклятых дум. Напрягался изо всех сил, хотел разложить на нужное и ненужное и думать все-таки о чем надо, но не получалось, вставало все перед глазами слитно, — и он, и Лузин. Как ты разделишь на части — на хорошее и плохое — себя и Лузина — не с частями ведь жил, а оба, вот они, наяву, целиком, какие уж есть! Мысли зачем-то потянулись к реке Малиновке. Вот всей деревней плотину делают, землю, камни возят на лошадях. Потом стало видеться, как вода падала на лопасти, поднимая круг брызг, и закрутилось мельничное колесо. Его отец — мельник, казалось, самым необходимым человеком был в деревушке: без хлеба не проживешь.

Когда Градов закончил три класса, то ни за что не хотел в четвертый ходить, в большое соседнее село. Одно отцу твердил: мельником буду, и все. А потом ласково, как родных, встретила их учительница и такой близкой и доброй показалась, что и уезжать домой Градов не захотел, остался квартировать у родственников. Кто знал тогда, что учила его мать Лузина. Когда встретились в Башкирии, разговорились, оказалось, не только земляки… И каким-то близким ему Лузин показался, преданным, честным. У той учительницы, Марины Тимофеевны, и не мог сын другим быть, казалось Градову. Они сразу сошлись мыслями и чаяниями в работе. И никак не мог предполагать Градов, что вот через столько лет, когда достигли вместе высоких результатов — Лузин против него пойдет из-за этой проклятой аварии и гибели Доронина. И Градов чувствовал: не изменит своего мнения Лузин. Плохо, видно, он знал Лузина. Да что говорить: хрупкая душа, маменькин сынок, воспитался на любви к цветочкам да травушке родной сибирской.

«Все прекрасно должно в человеке быть», — помнит он до сих пор слова матери Лузина. А их вот, Градовых, семеро в семье было, — там другое воспитание: окрик да подзатыльник, если вовремя не сделал что-то. А потом, едва семнадцать минуло, — Градов прямо в «пекло», насмотрелся смертей, сам каждый раз рядом ходил. Конечно, здесь другое: и ему шибко жаль Доронина, но не ставить же теперь все с ног на голову; они станут давать проходку, несмотря ни на что. Градов сюда трудиться приехал, а не сюсюкать. За аварию ответят кому положено. А спада в работе Градов не допустит.

Глава третья

Все-таки годы, прожитые здесь, были самыми замечательными в жизни Лузина, и от случившегося… и ожидаемого теперь разлада стало горько, горько.

Тогда все шло трудно, было ново и захватывало.

Но перед этим помнится зыбкое начало. И то переломное четко и ясно стоит перед глазами, оставляет в душе что-то теплое, доброе. И сам Градов светился тогда этой добротой, душевностью своей он и взял тогда все трудности. Так почему же стал таким сейчас? Но об этом после. Теперь важно другое.

Лузину стало плохо, ударило жаром в лицо, мысли начали путаться, замелькало все кусками, обрывками, после они начали сливаться, тянуться цепочкой, и он отчетливо видел, как все было. Короткая июньская ночь играла сполохами; почти не темнело, теплый воздух не остывал в спящей долине; только перед утром окропило легким дождичком и росой прибрежные кусты, утолило жажду сникших от духоты травинок.

А когда вырвавшиеся из-за гор солнечные блики заиграли в волнах реки Белой и от волглого пиджака закружился парок, Лузин поднялся с бревна, выброшенного вешними водами, и направился в город. В ту ночь он не сомкнул глаз, просидел на берегу: дома, в Сибири, нашли много нефти, ему здесь делать нечего. Он уже знал, что поедет. Он хорошо помнит, как пришел к Градову, который имел приглашение в Сибирь и набирал людей, сказал ему о своем намерении. Лицо Градова засияло, он обнял Лузина, проговорил дрогнувшим каким-то доверительным, близким голосом: