Нежданно-негаданно - [17]

Бабка Павла то и дело мельтешила в ограде, то ей ведро надо, то лопата дома сломалась.

Егора Кузьмича терзали думы, что сейчас ему доверять совсем не станут, следить начнут, а он и в руки не собирается больше брать ту поганую веревку.

А тут крутится эта старуха Павла, наверное, считает, что он рехнулся, ему уж глядеть на нее противно стало. Когда понадобится, так никакая Павла не укараулит.

Егор Кузьмич смотрел в окно вниз на реку, и снова его захватили эти «дьявольские» мысли: все равно уж он не отойдет, за ребенка его считают… А мысли все лезли и лезли в голову, не отставали, но вдруг он вспомнил нищего старика Евсея, как тот в войну утопился, и не знал бы никто, да вынесло его наверх и к скале прибило, — черный весь, вздулся, — так же вот и он вздуется, почернеет, даже не помянут, тоже окаянная смерть… Нет, нет, нет! Он вскочил на ноги и хотел идти на улицу, так ему сделалось нехорошо, но навалилась усталость и повалила его на койку.

…Все. Хватит, даже встать ладом не могу, какой я жилец? Пусть не вспоминают… Он еле-еле поднялся, а идти трудно, но он заковылял, упираясь на костыль, выбрался из избы, дверь закрыл на закладку и побрел вниз к реке. И тут выскочила сторожиха Павла:

— Ты куда, Егор Кузьмич, потопал, далеко?

— Да вон на бугорок, на травку зелененькую.

— Ну посиди, посиди, а то засиделся дома-то.

Вот и настерегла! Не бралась бы не за свое дело. Никто его не укараулит, раз он все-таки решился. Наплевать ему теперь на все. Хватит! Егор добрел до бугорка, сел, отдохнул, огляделся, никого нет, встал и заторопился к воде, скорей, скорей! Чтобы никто не помешал. Он подошел, сбросил фуражку, пиджак.

— Егор Кузьмич, Егор, куда ты! — заголосила на бугре Павла. — Мужики, держите его! — закричала она кому-то. А вон с горы и мужики бегут, кричат: «Стой».

Но никто не удержит теперь его. Уж все!.. Он упал с обрыва, вода закружила его, завертела, замелькали скалы, церковь, сосны, он наклоняет голову вниз, но его выталкивает течением, а мужики уже к воде подбегают. Вон, первый Иван Кузовников летит с обрыва в воду. А Егора нанесло на камень, стукнуло. Он проснулся, весь в поту, на полу.

«Как это я свалился. Ху ты, господи. И во сне уж начало сниться это. Выбросить надо из головы эти поганые думы. Вот сеять начнут со дня на день, Андрюха с курсов приедет, на поля с Гришкой меня возить будут — полегчает…»

Егор Кузьмич так внушил себе опять надежду на выздоровление в связи с севом, что и в самом деле вроде лучше сделалось. Об этом он начал говорить Григорию, тот радовался, поддерживал отца:

— Конечно, возить на поля станем, отец. Какой разговор. Дело-то и на поправку пойдет.

…Андрей подъехал к дому Григория спозаранку.

Утро выдалось теплым, мягким. Весной пахло, солнышко еще не выползло из-за леса, но там было светлее, ярче, верхушки сосен на скалах казались зеленее; роса еще держалась на траве, свежестью от земли веяло, от реки прохладой.

Егор Кузьмич сидел у окошка и ждал. Как сказал ему Григорий, что завтра на сев поедут, так он и места себе все утро не находит. Весной, когда сеять начинают, всегда у него волнение возникает. Как-то все дружно, как муравьи, за это дело берутся, на душе любо. Не то что ране, когда в крестьянстве единолично жили, там вся надежда на себя, не жди ни от кого подмоги… А тут нет — другое. Сообща никакое горе не страшно… справятся. Колхоз за каждого колхозника в заботе, государство — за колхоз — вот она куда тянется, цепочка-то. Не порвется, небось ладно все.

Как увидел Андрюхину машину, схватил костыль, заковылял на улицу, торопится. А куда бы торопиться, зачем? Так видно, по привычке.

— Готов, отец? — молвил Андрей, обнимая его.

— Давно уж. Поехали.

Егор Кузьмич сел рядом с Андреем, Григорий сзади, и «Волга» покатилась в поле.

Только выехали за околицу, Егор Кузьмич спросил!

— Че это там, Андрюха, народу столь на ближнем поле?

— Сев торжественно начинать станем, отец.

Андрей подрулил к меже.

А вон Антон Фролов, лучший тракторист, слово берет.

— Егор Кузьмич, все мы порешили, что сев начинать ты станешь, тебе доверяем опустить первое зернышко в землю.

Руки Егора Кузьмича тряслись от волнения, слезы на глаза выступили. А Григорий уже вкладывает в его дрожащую руку горсть зерна и говорит ласково:

— Давай, отец.

Егор Кузьмич как-то боком подковылял к пашне, наклонился и опустил зерна в взрыхленную землю.

А люди уже окружили его, шумели, говорили вразнобой, подбадривали.

— Раз Егор Кузьмич сев открыл — урожай будет.

— Егор Кузьмич знает.

— Тепло началось, всходы появятся, веселее жизнь будет.

— А рука с ногой отойдут.

— Не унывай, Егор Кузьмич, — пойдет нога.

Егор Кузьмич кивал всем и повторял:

— Пойдет, пойдет. Че обо мне…

…Вернулись в село, Андрей завез Григория с отцом домой, а сам поехал в поля.

Егор Кузьмич хоть и чувствовал себя уставшим после такого волнения, но бодрился, был рад придуманной Григорием затее. «Вот заботится обо мне, Андрюху уговорил народ собрать. Вот и смотри на его, на Гришку-то… угадай их с Ермилом…»

Каждое утро теперь Егор Кузьмич выковыливал за околицу, садился на бугорок и подолгу глядел, как ходят по полю тракторы, снуют люди — любо на душе.