Нежданно-негаданно - [15]

— Нервничает. Почему он ушел от нас, Галя?

— Уму непостижимо. Больной он, мнительный, Андрюша. Подумал что-нибудь свое, я ни в чем себя виноватой не считаю, — оправдывалась Галина.

Андрей сунул в рот папиросу, прикурил. Больше он жену ни о чем не спрашивал. Он знал, что отец чем-то обижен, но уверился окончательно, что Галина не признается.

Галина чувствовала теперь, что нет у Андрея прежней веры в нее, а у нее не будет прежней надежды на доверчивость Андрея. Она несколько раз порывалась сказать мужу о том, что ненамеренно такое отношение к отцу, вышло бессознательно, но, подумав, твердила себе: нет, не скажу. Пусть лучше сомневается, предполагает, наконец, чем точно узнает. Ни за что не скажу. И отец не скажет, знаю по нему. Он тоже хочет, чтобы у нас была семья.

После они несколько раз ходили к отцу и просили его перейти к ним, но он был непреклонен, остался у Григория.

Вскоре Андрея направили на курсы. До весны. Галина с Юркой часто навещали Егора Кузьмича, подолгу говорили с ним, как вроде и не случилось ничего, все было забыто. Только Григорий при посещении Галиной их дома уходил куда-нибудь — или на кухню, или в ограду — и скрипел зубами.

У старшего сына Егор Кузьмич чувствовал себя свободно.

Утром Григорий вставал рано, готовил завтрак и обед для отца, ел и уезжал на работу. Егор Кузьмич выходил за ворота и ждал случая поговорить с кем-нибудь.

Место, где Григорьев дом, — веселое, на бугре, напротив через лог скала высокая, белая, под скалой речка Смородинка плещется о камни, с другой стороны речки почти от самой воды взбегают на косогор сосны и дальше взбираются на скалы; заречная сторона дикая, скалистая, неприступная для хлебороба, а эта, здешняя, желтеет кругом щетиной скошенных и убранных хлебов, глазам любо, — и так по всей речной долине; а на белой скале с полгектара места ровного, зеленой травой поросшего, и стоит тут, возвышается над селом церковь белокаменная с четырьмя куполами, в пятом же, самом главном и высоком — колокол был, и помнит Егор Кузьмич, как ударят раньше в этот колокол, то во всех соседних деревнях слыхать, и тянутся люди к заутрене. Сейчас колокола нет, убрали его по какой-то надобности, а кресты сияют, переливаются на солнце, народу мало стало в церковь ходить, говорят, прикрыть ее собираются.

Напротив, за скалой, санаторий строят, нашли, что воздух тут шибко полезный; и машины оттуда снуют через Смородинку по деревянному мосту, дорогу ровную делают, как в городе — асфальт. Все это занимает Егора Кузьмича, и время скорее проходит, а там, глядишь, и рука с ногой отойдут, и язык пообтешется, слова выговаривать станет — Егор Кузьмич надеется, живет этим.

А скоро Григорий с работы придет, отужинают, лягут и говорить он с ним долго станет, так и сон незаметно наступит. Вот агроном Иван Кузовников идет, ране все про землю, семена да погоду расспрашивал. А сейчас бумагу какую-то написал, премию, Григорий говорит, большую получил. На машине боле ездит, чем пешком ходит. В гости все сулится. Вишь как!..

…Но вот завьюжило… задуло, завалило деревню снегами, и Егору Кузьмичу совсем неподручно стало на улице двигаться, только дома у него и место, — загрустил он, заскучал, заныло на душе, осунулся. Не веселят его посещения соседей, Галины, даже Юрки.

Григорий, видя перемену в отце, беспокоился, обнадеживал, что весной он обязательно ходить станет, так врачиха сказала.

И Егор Кузьмич ждал теперь с нетерпением весну, а вместе с ней надежду на выздоровление.

Перед весной Ермил в отпуск вышел и часто к ним заходить стал, но водку с Григорием не распивали, так разве, втихую, чтобы Егор Кузьмич не замечал. Ермил и без Григория заходил, говорил с Егором Кузьмичом подолгу, что весна вот-вот проснется, весело станет и он глухаря огромного в гостинец Егору Кузьмичу принесет, жаркое есть будут, Егор Кузьмич ходить потихоньку станет, разминаться — и пойдет дело. Говорил он это все как-то по-особому, не как все — внушительно.

Раньше Егор Кузьмич Ермила-то и за человека порядочного не считал. Ненормальный, говорили, — «находит», мол, видения нехорошие о нем наплывали; а теперь вот Егор ничего ненормального в Ермиле не видит, по путям тот разговаривает, как все люди, да еще утешает его, уверенность вселяет.

Другого человека теперь видел в нем Егор Кузьмич и подумывать уж начал, что в Ермиле, видно, два человека, один тот, который с Григорием и с ним, а другой — на людях. Удивлялся, хмыкал Егор Кузьмич, как это два человека в одном живут, его это так заинтересовало, что он спросил у Григория:

— Ермил два, два, хм! Два люди.

Григорий сначала не мог понять, испугался даже: с отцом, видно, опять неладно стает.

— Чего два, отец? — в недоумении спрашивал он.

— С нами один — люди другой. Картошку сыру возил…

— А-а! — засмеялся Григорий, поняв наконец. — Он, отец, считал, что притесняли шибко колхозников в те времена налогами, бунтовал он. Псих-одиночка, нынче говорят. А сейчас он хорошо работает — хвалят его.

— Но, но, — качал головой Егор Кузьмич. — Псих! — рассмеялся даже.

Григорию легче стало, что он развеселил отца разговорами об Ермиле.