Нейробиология здравого смысла. Правила выживания и процветания в мире, полном неопределенностей - [98]

Пегги Уиллокс было всего 44 года, когда у нее диагностировали прогрессирующую болезнь Паркинсона, четыре года спустя ей даже пришлось оставить работу. Новый метод лечения давал широкие возможности, и у Пегги появилась надежда. В 2000 году она стала вторым человеком, которому была сделана операция. Эффект проявлялся медленно, но был довольно впечатляющим. Примерно через шесть месяцев она почувствовала улучшение, а через девять месяцев – пошла на поправку. По прошествии года было отмечено 48-процентное улучшение двигательной способности – результат, который сохранился в течение последующих четырех лет! Этот метод лечения оказался эффективным и давал надежду больным.

Частью экспериментального исследования по пересадке зародышевых клеток и клеток сетчатки стало формирование группы фиктивной хирургии. В нее были включены произвольно отобранные пациенты, у которых исследователи контролировали результаты лечения. Этим больным тоже делали операцию, но имплантировали не лекарство, а нейтральное вещество. С трудом верилось, что такое фиктивное лечение может облегчить симптомы неврологического заболевания и не снижать количества мозговой ткани, ведь в черное вещество врачи не вводили клетки… То есть не было предпринято ничего, что могло бы увеличить выработку дофамина, необходимого для восстановления двигательных функций. Однако в 2008 году испытания перспективного нового препарата сферамина были остановлены, поскольку группа фиктивной хирургии реагировала на «лечение» почти так же, как группа с имплантированным лекарством[352]. Могла ли только вера в действенность нового препарата стимулировать дофаминэнергическую систему и заставить ее вырабатывать больше дофамина? (Помните, пациенты не знали, получают ли они реальное лечение, так что у всех была надежда, что им действительно имплантируют клетки.)

Сходный эффект плацебо отмечался у пациентов, принимавших антидепрессанты. Поскольку одним из характерных признаков депрессии становится утрата надежды, вера в будущее излечение может также изменить нейрохимию для борьбы со специфическими симптомами депрессии. Блестящая работа Ирвинга Кирша (сейчас он работает в Гарвардской медицинской школе и Медицинской школе Израиля) наталкивает на мысль, что улучшение можно наблюдать даже в том случае, когда пациентам с депрессией дают любое лекарство – сладкие пилюли, антидепрессант, лекарство для лечения щитовидной железы, список можете продолжить сами[353]. Кирш высказывает интересную мысль о необходимости использования в фармацевтических испытаниях активного плацебо. Несмотря на то что пациенты не знают, что именно они принимают (препарат или плацебо), они тем не менее готовы к любым побочным эффектам от настоящих лекарств. Такой лечебный эффект, даже если он не связан с симптомами депрессии, убеждает больного в том, что он действительно принял настоящий препарат, а это повышает надежду на выздоровление. Активное плацебо не содержит таргетное химическое вещество, имеющееся в лекарственном препарате, но действительно дает характерные побочные эффекты. Как и в случае с болезнью Паркинсона, если лекарство или плацебо повышает надежду и ожидания, эти эмоции могут разными способами влиять на нейрохимию и ослабить симптомы депрессии. Принимая во внимание все сказанное в главе 8 о когнитивной и поведенческой терапии, плацебо надо считать нефармакологическим методом лечения депрессии.

Располагая такими данными, ученые и клиницисты почесывают затылки, обдумывая требования для надлежащего плацебо-контроля, а в случае фиктивной хирургии им приходится решать, насколько этично подвергать пациента инвазивным процедурам[354]. Разумеется, ответа на эти вопросы нет, но, надеюсь, мне удалось привести доводы в пользу того, что воображаемые контингенции могут влиять на действительные мозговые реакции и наше благополучие. По-видимому, медицине будет полезна сильная доза понимания контингентных расчетов, реальных и воображаемых, чтобы влиять на здоровье человека.

Игровые контингенции

Перейдем к простой теме. В своих веселых играх дети создают воображаемые контингенции. Несомненно, они наращивают реальный контингентный капитал, когда определяют, насколько сильно можно толкнуть приятеля, прежде чем он заплачет, или вычисляют самую высокую ветку, с которой можно прыгнуть на землю, не сломав руку. Эта жесткая контактная игра может считаться контингентным строительством на стероидах – в важный период развития, безусловно, это отлично подпитывает развивающийся мозг. Дополняя игровую реальность, ребенок может вообразить себя кем угодно, хотя бы супергероем, или нафантазировать. Оказывается, элементы как реальной, так и воображаемой игры вносят вклад в эмпирический и когнитивный контингентный инвентарь молодого поколения.

Интересно, что такая игра характерна не только для людей. В «Хрониках лабораторной крысы» я описывала крысиные игры, за которыми я люблю следить. Мои студенты рассаживают крыс по отдельным клеткам, но потом устраивают им «свидания в песочнице», подсаживая каждому грызуну пару, и зверьки тотчас после обнюхивания начинают гоняться друг за другом, возиться, дергать за хвосты, словно стараются компенсировать потерянное игровое время (см. рис. 15)