Невыдуманные истории - [38]

стадионах раз в четыре года, во время трансляции чемпионата мира по футболу. Скучно. А у

нас каждый день. Даже два раза в день. Вот она — сермяжная правда жизни. Человек

спасает Человека!

«Студенческая». Я вышла на поверхность. Глубокий вдох. Выдох. Еще. Хорошо-о-о.

На сумке больше не было брелочка. Бог с ним. На ботинках следы человеческих ног. На

щеке отпечаток «Не прислоняться». Шутка.

— Ой, ну что же ты не предупредила, что приедешь?! — засуетилась мама. — Я бы

вкусненького приготовила. Ты же голодная с работы? О! У меня шпроты есть, будешь?

Она открыла банку шпрот. Внутри было уютно, даже красиво. Рыбины покоились

аккуратненько, с намеком на узор, стопочкой — хвост к морде, морда к хвосту. Не было

ощущения, что им тесно. Как ни цинично это по отношению к мертвым рыбам, но они

счастливы. Они спят. Даже, по-моему, во сне улыбаются.

Бедные, спят и не подозревают, что нет места подвигу в их копчено-масляном мирке.

Еженедельник «MediaPost» № 20 от 9 ноября 2006 г., колонка  «Невыдуманная история»

ПРОСТО ДЕНЬ КАЛЕНДАРЯ

Колбаса по два двадцать  —  это хорошо. А когда ее всего три вида  —  плохо.

Что если смешать красную краску и черную? Результат — грязно-коричневый. Или

бордовый. А добавить желтого? Серо-бурый. Ужас. Красный день — скандируют одни, черный

день — настаивают другие. Спустя 89 лет с той самой неодноцветной даты, чтобы никого не

обидеть, выбираю незатейливый компромисс: День 7 ноября — просто день календаря.

Вспоминаю детство. Отца, музыку и запах пирожных. А еще игру. Есть такая отличная

детская игра — «Хорошо-плохо».

Я играла в такую с первоклассниками, когда работала в школе. Очень занимательная игра.

Класс делится на две части, ведущий загадывает любое явление или предмет, а команды по

очереди доказывают — это хорошо или плохо. Например, дождь.

— Дождь — это хорошо, потому что от него растут цветы и деревья! — кричит Леша.

— Дождь — это плохо, потому что можно промочить ноги и заболеть! — возражает ему

Ира.

К концу урока дети доходили до таких изысканных аргументов, что взрослые чувствовали

себя неловко. Самое потрясающее, что счет, как правило, был равный.

— Сегодня седьмое ноября! — сообщила главный редактор и почему-то посмотрела в мою

сторону. Я оглянулась, конечно, но за спиной никого не было. Шаблонная заготовка «Почему

я…?» не пролезла.

— Пойди подыши праздником, проникнись! — настаивала редактор. И я пошла.

Проникаться не хотелось абсолютно. Потому что вчера был Новый год. Настоящий — с

елкой, апельсинами, шампанским и речью президента. Ввиду крайне приятной снежной

погоды мы с коллегами решили, что называется, ловить момент. (Ведь в ночь с 31-го на 1-е сто

процентов будет дождь и слякоть.) Поймали. Нарядили кактус, перевели часы в редакции.

Дважды. По российскому и по украинскому времени. Позвали «президента». Сначала он залез

на лесенку и вещал «дорогие мои соотечественники», а через час уселся в кресло и сказал

«любі друзі». Потом мы лепили снежную бабу и снежного деда. Все было замечательно, вот

только 1 января в нашем новом году выдалось рабочим днем…

С чашкой горячего чая в пластиковом стаканчике я пошла проникаться на площадь, к

памятнику Ленина. Два часа дня. Холодно. Ветрено. Слякотно.

На площади давали парад снегоуборочной техники. Женщины и мужчины с лопатами и в

оранжевых жилетках суетились возле грузовиков и тракторов. Машина-веник тщательно

елозила щетками по серой брусчатке, а машина-конвейер (с такими движущимися полочками

для снега) гудела на всю площадь. По задумке автора, картина, наверное, должна была

вызывать гордость у харьковчан: во какая у нас снегоуборочная мощь! А если добавить к

этому пару тонн знаменитой песчано-соляной смеси — ого-го-го! Вместо гордости мизансцена

вызывала недоумение. Снега почти не было.

У подножия вождя, там, где обычно томятся в ожидании романтики с розой в руке, мерзли

человек сорок молодых мужчин. Двадцать в синем и столько же в черном. Те, что в черном, отгородились от синих колючей проволокой. Я подошла ближе. Проникаться.

На проволоку были нанизаны белые листки с фамилиями.

— Что это за списки? — поинтересовалась я.

— Списки людей, уничтоженных советской властью! — без запинок отчеканил улыбчивый

юноша в черной кепке.

Я вычитала имя из середины листа: Гольденберг Моисей Натанович. Зашла за изгородь.

Женщин там не было совсем, стало неуютно.

— Скажите, кто такой Гольденберг Моисей Натанович?

— Не знаю, еврей какой-то, — ответил парень.

Другой рассказал мне, что у нас все очень плохо. Что в стране демографический кризис, и

поэтому арабов и негров надо выгнать из Украины. Я подумала, молодой 27-летний парень

вопросы демографии мог бы решать другим, более практическим путем, но промолчала. Они

говорили о красном терроре, о чистоте нации, о радикальных решениях. Говорили тихо.

Вообще было тихо. Юноши разбрызгивали на деревянные опоры под «колючку» черную

краску из баллончиков. Воняло краской.

Я почему-то вспомнила запах. Запах пирожных. Заварных. Папа всегда мне их покупал на

праздник. Громко играла музыка. Было очень много людей, и все шли куда-то, и голос гремел, мне казалось, с неба: «Слава Коммунистической партии Советского Союза!» И все кричали: