Невыдуманные истории - [39]

«Слава!» Папа держал меня за руку. Крепко. Не помню, откуда и куда мы шли, не помню

зачем. Помню только ощущение отца рядом. Проходящим мимо детям хотелось показывать

язык и ехидно говорить: «А я с папой!» Мама на демонстрации не ходила и пыталась не

пускать меня. Язвительное замечание: «Пойдете вслух родину любить?!» до меня не доходило, очень хотелось побыть с отцом, рука в руке… Понимание того, что с Родиной что-то не так, появилось тогда, когда мама сменила нам, двум дочерям, фамилии. С папиной еврейской на

свою русскую. Выросшая, я вернула фамилию обратно.

От вождя мирового пролетариата я побрела на другую площадь, к тем, кто «выносит

холодильник». (Кого скульптура олицетворяет на самом деле, в Харькове, пожалуй, знают

только преподаватели истории). Там, перед обшарпанными телами когда-то боевых танков, собирались люди под красными флагами, точнее сказать, знаменами.

Я пошла пешком по Сумской, чтобы проникновение было настоящим. У меня замерзли руки

и перестала писать ручка.

Маршрут «Вождь — ломбард» усиленно охранялся. Через каждые пять метров — люди в

синем. Блокнот я не прятала, поэтому хранители общественного порядка узнавали во мне

союзника и даже подмигивали. Вообще, духовное единение милиции и журналистов на всяких

митингах-пикетах-праздниках очевидно. События, когда и те, и другие могут сказать о себе

обобщенное «мы». Видите, возле людей с транспарантами болтаются замерзшие и

безыдейные?! Так это мы — участники поневоле. Ой, по работе.

Милиции было действительно много, возле театра Шевченко я услышала диалог мужчины и

женщины, которые выходили из машины, с недоумением озираясь по сторонам:

— Слушай, а шо ментов стока, кошмар?!

— Не знаю, может, президент опять приперся.

— Та был же на днях!

— Гы-гы, зажигалку забыл, вернулся.

У ломбарда собралось человек двадцать стариков. Несколько бабулек держали красные

флажки с серпом и молотом. Худощавый дедушка нес на длинной палке выцветший портрет

молодого Ульянова. Люди в синем здесь были, но держались особнячком, ближе к танкам.

Играло какое-то подобие музыки. Один старичок к допотопному проигрывателю приставил

мегафон, получилось что-то типа динамика. Скрипящая и хрипящая мелодия звучала

препротивно.

— Девушка, что вы там записываете?! — подскочил ко мне бойкий пенсионер в серой

фуфайке.

— Вы не волнуйтесь, я из газеты, — как можно мягче произнесла я.

— Какой? — он нахмурил брови.

— MediaPost, — сказала я внятно, с улыбкой и даже с нежностью.

— Ну, ладно, пишите, — помолчав несколько секунд, позволил дед.

Его снисходительность меня растрогала. Писать на самом деле было нечего. Кроме

ощущений. Но их я не записываю. Несколько пожилых женщин, закутанных в платки, стояли

кружком и оживленно беседовали, размахивая руками.

Я подошла ближе. Проникаться.

— А помните?!

Эта фраза звучала то от одной, то от другой старушки. По очереди они вспоминали, как

были молоды, красивы и счастливы.

И мне кажется (забросайте меня камнями, если я не права), это «а помните» не зависит от

режимов, власти и идеологии. Даже несмотря на то, что в промежутках между

воспоминаниями бабульки крыли «демократов» на чем свет стоит, потому что сейчас все не

так и все намного хуже.

— Помните тот магазин, ну, в котором сейчас мебель продают!? У-у-у, какие там были

торты!!!

— А сейчас разве торты?!? Тьфу!

— О-о-о-ой, Марья Осиповна! Давно вас не было! Как поживаете?!

В отличие от бабушек, чьи разговоры напоминали собрание клуба по интересам, дедушки

были немного агрессивнее. О тортах не вспоминали, говорили о заводах, танках, самолетах, миллионах рабочих мест и бесплатных квартирах. Говорили о советской власти. Говорили о

войне. Когда старики вспоминают войну, мне хочется плакать. Не то чтобы возражать или

комментировать, а вопросы уточняющие задавать неудобно. Несмотря на ворох прочитанной

литературы о «правде той войны». Может, это и глупое благоговение, но по-другому не могу.

Не умею.

Я замерзла окончательно. У меня промокли ноги и окоченели пальцы. Состояние выдавал

цвет носа, ко мне подошла бабушка с какими-то листовками в руках. Я потянулась к бумажке

автоматически, чтобы не обидеть.

— Замерзла, деточка? Иди домой, грейся. Хотя как сейчас дома согреешься? Батареи ж еле

топят. Ох-ох-ох, вот когда я была такая, как ты, ТАК топили. Прикоснуться нельзя было к

батарее, кипяток!

Я побрела к автобусу. Буду проникаться на ходу, пешком не могу больше. Автобус

покатился по тому же маршруту в обратную сторону: «Ломбард — вождь». Я думала, батареи-

кипяток — это хорошо, а то, что люди жили по 10 человек в одной квартире (нельзя было ни

купить, ни снять жилье) — плохо. Вкусные торты — хорошо, километровые очереди за ними

— плохо. Танки по тысяче в день — хорошо, а то, что это были не стиральные машины —

плохо. Хорошая игра, в нее можно играть бесконечно. Я приехала в редакцию, громко стуча

зубами.

— Ты на площадь идешь? — коллеги засобирались на улицу.

— Я только что оттуда.

— Ты что?! Все только начинается!

Вечером на площади Свободы (какая ирония — называть главную площадь именно так) собралось несколько тысяч человек. Красные, желтые, синие, зеленые флаги стягивались из