Невыдуманные истории - [40]

разных концов города. Грузовик, микрофон, музыка. «С чего начинается Родина» в

профессиональных динамиках. Транспаранты, лозунги, пенсионеры с гвоздиками, молодежь в

буденновках, у молодых мужчин алые знамена на добротных древках. Началась политика. Те, что в синем, окружили тех, что в черном, и заглушали их двадцатиголосное «Геть-ганьба!»

спинами.

Другие «безыдейные», те, что по работе, суетились с блокнотами и камерами, выискивая

место получше — между красными и желтыми флагами, там, где вероятнее всего могла

получиться «сенсация». Не надо думать, что журналисты людей не любят. Любят. Просто

митинг — пресно, митинг с рукоприкладством — сенсация.

«Есть у революции начало…» — начитывали коллеги стендапы на фоне развивающихся

флагов.

Я позвонила папе, спросить, как его здоровье, и, безыдейная и замерзшая, побрела домой.

Нет у революции конца.

P. S. По дороге домой я купила заварное пирожное. Фу. Какая гадость, должна я вам

сказать…

Еженедельник «MediaPost» № 22 от 23 ноября 2006 г., колонка  «Невыдуманная история»

МАМА, Я ГЕЙ

Он сказал это в реанимации. Сказал, когда пришел в себя, после неудачной (или удачной) попытки покончить с

жизнью. Она не разговаривала с сыном почти год. Год понадобился взрослой женщине, чтобы произнести такие

знакомые, почти банальные слова: «Знаешь, я подумала, главное, чтобы ты был счастлив…»

На фразу «guy as you» я наткнулась случайно в Интернете. В свои «немного за тридцать» я

«і гадки не мала», что ГЕЙ — это аббревиатура. Переводится как «такой же парень, как и ты».

Вообще, идея покопаться журналистскими щупальцами еще и ТАМ меня не то чтобы

преследовала, но периодически посещала. А тут еще праздник со странным названием «день

толерантности». Короче, не вижу повода «не».

Пятница.

— Кто пойдет со мной в гей-клуб?!

Саркастический смешок коллег игнорирую, но на всякий случай добавляю:

— По работе.

— Лес рук! — как любила говаривать моя классная руководительница.

Юлька робко пытается задавать уточняющие вопросы:

— А где? А как? А безопасно?

— Я пойду, — твердо заявляет Маша Малевская — смелая женщина. И Юлька, поколебавшись, тоже записывается.

Возле входа в клуб очередь за входными билетами. «Командировочных» у нас нет, поэтому

вопрос актуальный.

— Скажите, сколько стоит вход?

— Для женщин сорок гривен.

— Ого! Сколько же тогда мужчинам? — сокрушаемся мы, дети современной гендерной

политики.

— Двадцать, — отвечают нам в окошке, и мы замолкаем. То ли перевариваем смысл, то ли

оцениваем свои возможности, а может, и то, и другое.

В сторонке от входа беседуют двое мужчин с разноцветными воздушными шарами.

— Смотрите, они целуются! — шепчет Юлька и неприлично смотрит на них в упор.

Фраза «Здравствуйте, мы из газеты» радует своим идиотизмом — «а шо делать?», вариантов нет. Подходим:

— Мы долго думали, как подойти, но решили сказать правду. В общем, мы журналисты, хотели бы написать статью в газету. О геях. Гей — это не обидное слово? Ищем героев, вот, смотрим, вы с шариками, может, посоветуете что-нибудь?

Все это я выпаливаю на одном дыхании, ощущая абсурдность произносимого почти

физически. Странно, но «тремя дурами» нас никто не называет. Мы входим в клуб.

Виктору — двадцать семь, Андрею — девятнадцать. Шарики — потому что дата. Год и

месяц — вместе. Я оставляю девчонок в зале и захожу в гримерку. Виктор готовится к

выступлению, он певец. Три стула, пепельница и зеркало. Передо мной двое мужчин.

Молодые. Симпатичные. Приятные. Никакой косметики и платьев. Шутят, даже

прикалываются. Обычные ребята. Только за руки держатся. Первый вопрос, который хочется

задать: «Скажите, а мама знает, чем вы тут занимаетесь?» Шутка.

Не надо обвинять меня в сопливо-слезности, в смысле драматизме или даже трагизме. Еще

больше не хочу быть уличенной в тайном замысле популяризировать гей-культуру и все такое.

Просто я под впечатлением. А это значит, что кнопка «delete» не работает. Пишу, как

чувствую.

— Я класса до десятого не думал ни о чем таком, — признается Виктор. — У меня девушка

была. А потом я влюбился…

Он влюбился в одноклассника. В крепкого, спортивного мальчишку. Тот был таким, каким

Витя хотел видеть себя. Мучился от неразделенной любви, как любой подросток в 16 лет.

Даже признаться пытался, записки писал. В ответ — агрессия.

— А я с детства в куклы любил играть, — вклинивается Андрей. — У меня сестры старшие, я с ними играл, а солдатиками не интересовался. Ни футболом, ни войнушками. Перед

зеркалом любил крутиться. По полтора часа мог в школу собираться!

Ощущение такое, будто меня разыгрывают. Вот сейчас они засмеются и скажут, что это все

неправда! Но это правда.

— Подумаешь, год и месяц! — говорю я. — Тоже мне дата, мы такие даже не отмечаем...

— не успеваю договорить и уже корю себя за противопоставление «мы». Они не обижаются.

Привыкли.

Оказывается, из «год и месяц» надо вычесть еще восемь месяцев разлуки, с больницами и

глубоким самокопанием.

— Мои всю жизнь подозревали, — говорит Андрей. — И мама, и отец, и, наверное, соседи.

Но вслух никогда не говорили об этом. Когда я по-настоящему влюбился (нежный взгляд в

сторону Виктора), мать почувствовала, что ли, и стала уговаривать: «Не ходи, не общайся, тебя обманывают, ты запутался…» Лечить пытались, водили к психологу. У меня тогда, наоборот, все хорошо в жизни было, я был счастлив. Но на меня давили. Давила мама.