Невстречи - [8]

Исходит океан злословной пеной

И наши пальмы вырывает с корнем;

У нас есть клад –

клад наших встреч бесценный,

он только наш, пока себя мы помним,

Пока ты знаешь, что я слышу герцы,

В которых боль за каждый хрип твой тяжкий,

Пока не затворили плотно дверцы

В мой тесный мир бездушные бумажки…

Пока – вот так…

Весна почти чудесна,

Пройдемся вместе по её истокам…

Меняй, меняй слова в знакомой песне,

Ведь жизнь, сынок, увы, – не караоке…

Чужая кода

Путает, путает кодой чужой

Джаз голытьбы – полупьяных иллюзий.

Видимо, так уж неловок и грузен

Строй позабывший июнь-дирижер.

Но, он ведь – первый, забредший во сне,

Встав на мою болью серую сцену,

Пусть тянет струны – не сердце и вены,

Гершвину врет, а не памятью – мне…

Я потерплю скрип расстроенных мыслей,

Я потерплю гул рассохшихся дней,

Если встает, невозможным игристый,

Робкий рассветный этюд – он важней…

Я средь бемолей услышу Её –

Ту, что никак еще не называю,

Знаешь, несыгранность в джазе – не в счет.

Может, и к счастью, что кода – чужая…

Я не ставлю на...

Я не ставлю на «нет», я всего лишь считаю

Сотни лет до «зеро» на протертом сукне…

От рулетки тепло, только тонет в вине

Нарождённого свет, в небылом увядая…

В перекрестье надежд – судеб странный мираж,

Не оазис, не плен – точно зыбкая пена,

В пене нет перемен – пузыристо-нетленно

Шелестит цветом беж твой ночной антураж…

Стопку гелия мне и мечты на раскраску –

Легче воздуха чтоб, да вдоль чистых ручьев…

Чтоб бессильное «Стоп!» и кипенная новь,

Чтобы – жизни в вине, и любви – под завязку…

Зимы мельтешащая

Зимы мельтешащая волость;

Здесь кварта души – пополам.

А мне не белужится в голос

И мне не бухается в хлам.

Безропотно встала дрезина

Разъезженной жизни моей

На путь, что из «было» не видно,

Что явно из «будет» видней.

Снег крыл – нет, не матом – покоем

Ухабы размытых дорог,

Хвалилась метель легким кроем,

Смеялась: «Теперь ты пристроен!»

И сыпала мелкий горох…

А я – от Тюмени до Ровно –

Всех снова и снова люблю.

Живу... вижу свет, вижу, словно

Заштопали душу мою.

Разлук инквизиторский пояс

Остался в стихающем «там»...

Всё, мне не белужится в голос

И мне не бухается в хлам.

Записка в Масленицу

Не ленись, испеки блинов,

Коли праздник, гуляй, давай.

Этот вечер, поверь, не нов,

Как не нов рукотворный рай.

Почему же горчит нектар,

Да у ангелов, вишь, хвосты?..

Видно, отдано что-то в дар

Из непрошеной маеты.

Ковыляет февраль хромой,

Бьет дубиной нелепых дел;

Коли слеп – так глаза промой,

Коли нем – вот доска и мел.

Напиши, как невесел рай,

Если верил, что сам – Творец…

А пока – вот блины, гуляй…

Есть у праздников злой конец:

Ширит горьким похмельем мрак

Тяжкий омут в безумье врат.

Раз уж праздник, пусть будет так;

Примет душу мою снегопад –

Пусть хоть кто-то мне будет рад…

Огромность

Нашей любви огромность…

Нет, я не опомнюсь,

Нет, не образумлюсь,

Брошенный счастьем в юность.

Нет, я не покаюсь

Что туг нашим ветром парус,

А мы в безрассудном море

С волною нескромно спорим.

Нет, я не исполню

Наказ умереть в безмолвии.

Мы прикоснулись к вечности,

Нам наше эхо встреч нести

В ладонях…

Для поэта

Для поэта не главное – вену кольнуть рифмой,

Пустить по сосудам живительный ритма ток,

А главное – помнить, что души любви всё же имут,

Кормить перегноем строки надежды росток.

Для поэта не главное – выйти в печать тиражно,

Вещать с экрана, где мрут, размножаются, жрут,

А главное – ставить печать в одиночествах ваших,

Оттиск добра и свободы от жизненных пут.

Снег-затменье

Лохматый год, а он всё – первый,

Ложится саваном на нервы,

Немного чистит грязь от грязи,

Подонка белым тянет в князи,

Горит в холодных, честных – гасит,

Кресты, искря, разнообразит;

И ржёт над верой в обновленье, –

Снег-привиденье, снег-затменье.

Последняя волость

Головастой судьбе подчиненность –

Не позор, ведь зачахшая совесть

Обещает не дно, а бездонность;

Все, на что наплевать: радость, бодрость,

Фиолетовой веры побеги, –

Всё – огрехи, да те, что навеки.

Головаста судьба, головаста,

Вместо торной дороги по насту

Нас проводит: «Швыряйся, рванина,

По гнилым, индевелым равнинам,

Христарадничай крохи любови...»

И не внове всё это, не внове…

Ковыляй, духом хворая гордость.

Подчиненность – последняя волость…

Сыну – за 530 км

Когда твоим голосом телефонная трубка мне бодро говорит: «Привет, папуль!»,

Мне б – к черту, в доменную печь, больше жизнь не теребя,

Чтоб не осталось и микрона телесного от того, кто не смог из семейных бурь

Выйти и вынести – не дрянные душонку и тело свое, а – тебя…

Чтобы не было больше уха, слышащего твой вопрос,

Заданный без надежды почти: «А когда ты приедешь потом,

Через месяц, папуль, или больше?»

И зачем этот нос,

Что не может взрыхлить твои волосы перед сном…

А глаза…

Да к дьяволу эти багряные листьев озера вокруг!

К дьяволу галактики и миры, что взрываются и живут! –

Если эти пятьсот с небольшим километров, как титановый круг –

Сжали грудь, и, врезаясь, всё жмут разлукой с тобою, всё жмут…

Мне б хватило

Соловьями струилось заречье,

И, не ведая перемен,

Эта ночь расстелилась бы вечно –

Был бы самый счастливый день…

А до этого – демоны, боги –

Кто крутил меня в пьяном чаду,

В плясках дико выламывал ноги,

И тянул за бражную узду,

Кто мне боль заменял большей болью,

Кто в глаза мне неверье бросал?..