Невозможный Кукушкин - [32]
— А я и не знал, что его выбрали…
Как-то не хочется уходить от Юрки, но чувствую, что надо уходить, надо искать другую жизнь, больше так жить невозможно.
— Привет! — говорю.
— Привет, — говорит Нырненко.
Не понимает, что с ним человек прощается навсегда, неизвестно, увидимся ли когда.
— Привет! — говорю.
— Привет.
Ну, совсем ничего не понимает, настоящий ребёнок. Ему хорошо: никаких забот, он всем родной, и аквариум не разбивал, и отметки у него хорошие, и в школу родителей не вызывали два дня подряд, и вообще он благополучный… Счастливчик он — вот кто!
К Андрюшке не стал заходить, он на комиссии своей заседает. Лучше напишу ему письмо. Опять зашёл к Нырненко.
— Привет! — говорю. — Дай карандаш и бумагу.
— На, — говорит, — и отстань от меня. У меня из-за тебя макароны остыли. Пожалуй, побегу в школу. Я ведь ещё не доучился: два урока осталось. Поправляйся, эх ты, больной!
Он ещё не доучился… Смотрите на него, какой умный!
…Ушёл от Юрки… продрог от дождя, так и колотит. Юрка мимо промчался, а я сел прямо на его лестнице на ступеньках и стал Андрюхе письмо писать.
«Андрюха! Пишу тебе своё последнее письмо. Если тебе Перепёлкина дороже друга, твоё дело. Ходи к ней на день рожденья. В кино. Смотри с ней салют. Бегай на коньках, на лыжах. Мне это совершенно всё равно. Потому что… ну, это моё дело — почему. Вообще-то, Перепёлкина ничего… Так что не очень-то. А то и заработаешь. Мой портфель украли. Так что и за это тебе спасибо. Остаюсь Славян. Только вот не пойму, друг или не друг… Привет!»
Я пошёл к дому Пчелинцева и бросил ему в почтовый ящик, письмо. Кажется, покончил со всеми своими делами, больше никаких своих дел нет. Надо бы ещё увидеть Перепёлкину, да на неё сил совсем не осталось. Да и кто она мне такая, чтобы я о ней всё время думал? Свободный я или кто? Свободный! Поэтому хочу — о ней думаю, хочу — нет. Вот и не буду.
Теперь можно и домой. Соберусь — только меня и видели. Как бы мимо старика промелькнуть? А то обязательно спросит, почему не в школе… Да ну его, этого старика. Мне уже никто не страшен. Я всё решил.
Дома переоделся во всё сухое, мокрые вещи затолкал в стиральную машину. Потом подумал, что нельзя просто так уходить, как будто всё в порядке, переверну-ка всё вверх дном. Пусть поломают голову — что со мной. Может, меня похитили… Следы сделаю тушью на стене, как будто кровь. И напишу: «Долой Кукушкина!» Пусть им всем страшно будет, кроме, конечно, Марьяны. Ей это ни к чему, хотя она мне и полуродная…
Я достал рюкзак, засунул туда отцовский спальный мешок, фонарь, наполовину опустошил холодильник, взял чистую тетрадь, ручку, карандаш, деньги, что были мне отложены на столовский абонемент — всё равно мои! — и вышел из дому, а дверь оставил открытой, чтобы страшнее было.
Настроение у меня неожиданно повеселело. У меня так часто бывает: вдруг ни с того ни с сего станет так хорошо, просто невозможно. А плохо мне раньше почти и не бывало: всё время весело. Наверно, я всё-таки не замечал раньше плохого…
Пожалуй, отправлюсь-ка я пока в трубу, пересижу там некоторое время, чтобы они меня не нашли, а заодно узнаю, как переношу одиночество и голод. А может, и открытие какое попутно сделаю. Если там ничего не открою, то уеду куда-нибудь подальше. Меня уже тогда искать перестанут… А у меня есть два рубля. Уеду на два рубля… Как-нибудь переживу… Стану работать…
Новая необыкновенная жизнь звала меня, и я, стараясь забыть обиды на старую, двинулся в путь, то есть на вокзал.
ДЕЛО — ТРУБА, НО НЕ СОВСЕМ
Я не поехал на Московский вокзал или там на Балтийский, я скромно отправился на Финляндский вокзал: туда-то они бросятся в последнюю очередь, им и в голову не придёт, что я где-то здесь поблизости, они будут думать, что я далеко.
На электричку я сел без билета, и тут меня сразу чуть не сцапали контролёры: вот в этот момент я подумал, что лучше всё-таки уезжать далеко. Стало очень обидно, что они меня сейчас сразу сцапают и вернут домой, и дело моё — труба.
Контролёры шли из последнего вагона, и я побежал вперёд, надеясь спастись от них. Пока они дойдут до первого вагона, я выпрыгну. В одном тамбуре я не смог открыть дверь и так и повис на ручке. А тут меня сзади кто-то за живот как схватит! Ну, думаю, началось! Нет, оказалось, какой-то парень тоже бежит и навалился на дверь. Он был сильный, дверь поддалась, и мы побежали с ним вместе. В вагонах на нас смотрели — ужас!
На наше с ним счастье, электричка остановилась, и мы выпрыгнули.
— Ух! — сказал я. — Везёт же людям.
— Везёт, — сказал он. — А ты куда нарядился — на Северный полюс?
— Да, — отвечаю я, стараясь на него не смотреть, а то догадается, что я из дома удрал. Глаза меня всегда выдают — так Людмила говорит. — Прогуляться собрался… То да сё… Пятое — десятое…
— Послушай, — говорит. — Знаю одно ужас интересное местечко, как раз для тебя. Там всякие чудеса происходят. Сам от ребят слыхал.
— Какие чудеса?
— Ну, такие. То да сё…
— Куда идти?
— Километров пять отсюда. Сначала по этой дороге, потом от неё пойдёт тропа вправо, шагай по ней, а там начнётся трубопровод — и сам всё увидишь. Если что и вправду заметишь, на обратном пути заскочи ко мне. Я на горке живу, видишь? Спроси Котьку, тебе каждая собака покажет. Идёт?
