Невеста скрипача - [31]

Буровой мастер давно чувствовал, что перекурил натощак: во рту копилась липкая слюна, желудок стягивали спазмы. Однако, не желая обидеть Веньку, он взял сигарету из желтой пачки и, еще ни разу не затянувшись, похвалил табак.

Обрадованный Венька заёрзал и хлопнул себя по лбу ладонью. На свет, если тьму осеннего вечера можно назвать светом, была извлечена красивая коньячная бутылка. С вогнутой стороны она была теплая, хранила тепло человеческого тела.

— Точно в задний карман вмещается, — похвастался Венька. — Купил из интереса. Красивая бутылка, правда?

— А что в ней? — спросил буровой мастер. — Одеколон?

— Коньяк, — стараясь казаться небрежным, ответил Венька. — Отведайте, Захар Иваныч, а?

— Вон оно как… коньяк! — удивился буровой мастер. — У нас ведь, Вениамин, имеется что выпить, — помялся он, — на мое усмотрение…

— Так то спирт! — воскликнул Венька. — А это совсем другое дело. Отведайте, Захар Иваныч!

— Хм, — кашлянул буровой мастер, — ладно. Сейчас закусить соображу. Посиди.

— А не надо, — сказал Венька, смущаясь. — У меня есть. Шоколад. — Он порылся в кармане, загремела фольга. — Полплитки еще осталось.

— Разве это закуска? — Захар Иванович махнул рукой и скрылся в темноте.

Воротился он скоро и почему-то бегом, пригибаясь, как под обстрелом. Принес алюминиевую кружку, консервную банку без этикетки, вымазанную солидолом, и топор. Присел на корточки, крякнул и топором развалил банку на две части. Покопался за пазухой и вытащил разъемный комбинированный карманный нож. Сунул Веньке ту половину, что с ложкой.

Венька провел пальцем по краю разрубленной банки.

— Лихо вы ее, Захар Иваныч! — восхитился он. — Я в Москве когда был, такое мороженое ел. Ну, не такое, а похожее, — заметив, что Захар Иванович вроде бы недоверчиво дернул головой, заторопился Венька. — Мы вечером шли, ну, и захотели. Другого никакого не было, потому что поздно, так продавщица нам такую вот, — он жестом показал, какую, — пачку чик — и пополам. Мне и двоюродному брату. Хор-рошее мороженое!

— Клопами вроде отдает! — Произнеся эту традиционную фразу, Захар Иванович залпом выпил то, что налил в кружку. — Ты ешь, ешь, — сказал он, переведя дыхание, и вытер заслезившиеся глаза. — Шоколад — оно, конечно, хорошо, но и тушенку тоже… неплохо… А ты тоже выпьешь? — спохватился он. — Немножко? А то давай. — И налил в кружку еще.

Венька поставил кружку на ладонь, на всякий случай закрыл глаза и хлебнул. «И никакими не клопами, — часто дыша, чтобы погасить пожар внутри себя, подумал он. — Плохо — и все, а никакими не клопами…» Венька с удивлением обнаружил, что ни разу в жизни не только не нюхал, но и не видел ни одного клопа — ни живого, ни мертвого. Это развеселило его, и он ретиво заработал ложкой.

— Захар Иваныч, а у вас правда орден есть? — спросил Венька, быстро и дочиста вылизав свою половину банки.

— Есть, — подтвердил буровой мастер.

— А какой? — заинтересовался Венька. — Ой, Захар Иваныч, покажете, а? Ни разу ордена не видел, чтобы близко.

— Увидишь еще, какие твои годы. — Буровой мастер потер лоб и улыбнулся в темноте. — «Не гляди, что на груди, а гляди, что впереди», понял? Были такие стихи после войны. Трудовое Знамя у меня, Веня. В чемодане лежит. Покажу, ты напомни… Слушай, Вениамин, может, Евстифеева позовешь? — Захар Иванович взболтнул бутылку, чтобы по звуку определить, сколько в ней осталось. — Он парень-то неплохой.

— Хорошо! — Венька с готовностью вскочил. Его качнуло. Пустая половина консервной банки загремела под ногами. — Хороший! Сию минуту!

— Только Марусе… Марье Петровне ни гугу, — напутствовал Веньку буровой мастер.

Он успел основательно продрогнуть — ближе к ночи стало еще прохладней — и еще разок приложиться к отлично приспособленной для этого бутылке, когда к нему вышел Евстифеев. Бородач вынес буровому мастеру стеганку и шапку.

— Не околел ты тут, шеф? Возьми.

— Нет покамест, — отозвался буровой мастер. — Лезь сюда. Тут топор, смотри не наступи. Садись… А Венька что?

— Уснул… — ответил Евстифеев. — Шепнул мне, чтоб я вышел, сел за стол, голову на руки — и готов. Марье Петровне куклу обещал подарить, — усмехнулся в бороду Евстифеев. — Ходячую. Мы его на кровать перенесли. Тяжелый. Ну, уложили…

— Умаялся пацан, — сказал буровой мастер. — Километров двенадцать отмахал, если все концы посчитать. Легко ли?

— Я ему болтнул, что до села не три, а семь километров, — сообщил Евстифеев, запахнув телогрейку. — Чтоб позадаваться мог. Пускай…

— А Маруся как там, ничего? — спросил Захар Иванович. — Да ты выпей, — предложил он, передавая Евстифееву кружку и отвинчивая пробку у бутылки. — Вечер уж, вечером можно. Вроде как после смены. Видишь? — показал он плоскую бутылку. — Венька принес, угостил. Хороший коньячок! Бодрит… А ты этих… «Запорожцев» не попробовал?

— Трава, — сплюнул Евстифеев. — Метр курим, два бросаем. Ты вот что, Захар Иваныч, дело это, конечно, не мое, но… женился бы ты на ней, — сказал он, примериваясь к кружке. — Телогрейку вот тебе передать велела. Боится, как бы ты не захворал. Ну, за ваше, как говорится, счастье! — И в один беззвучный глоток выпил все до дна.