Невеста Обалуайе - [106]

– Ты слишком хорошо думаешь обо мне, дочь моя.

– Я ошибаюсь?

Рокки молчал, уставившись в темноту. До Оба доносилось его отрывистое, тяжёлое дыхание.

– Вы много лет прожили в тюрьме. Там был ваш дом, там вы ничего не боялись. Но вы ушли оттуда, зная, что мёртвая сестра сразу же найдёт вас! Ушли потому, что вас позвал кто-то не чужой вам…

– Ты ведь знать не знала, что делаешь, когда оживила плоды гамелейры, – хрипло сказал Рокки, не поднимая головы.

– Да, не знала. Знай я об этом раньше – посадила бы их четырнадцать лет назад. И мы не потеряли бы столько времени. И Обалу… Он тоже, я уверена… Просто должно пройти время… – Не договорив, Оба тяжело вздохнула. Некоторое время пожилой усталый человек и молодая женщина сидели молча, один – глядя в землю, другая – следя блестящими от слёз глазами за беззаботным танцем светлячков.

– Вы вправе поступать как знаете, дон Рокки. Конечно же. Но я прошу вас… Я очень хотела бы, чтобы вы приехали ко мне в Баию. У меня хватит места, вам будет спокойно в моём доме. У нас красивый квартал, прекрасные соседи. Я даже новый телевизор купила на днях! – Оба грустно улыбнулась, украдкой вытерла слёзы. – Вы, можете, конечно, счесть меня круглой дурой. Может быть, так оно и есть, ничего не скажу. Но человек не должен жить один, когда у него есть дети. Это неправильно, дон Рокки. Это совсем нехорошо.

Рокки не ответил. Но когда Оба, собравшись с духом, неуверенно коснулась его плеча, огромная, шершавая ладонь накрыла и сжала до боли её руку.

– Я… подумаю о твоих словах. Обещаю.

– Спасибо. – Оба поднялась. – Так я пойду, уже поздно. Ешьте фейжоаду, она ещё горячая.

– Доброй ночи, дочь моя.

– Доброй ночи… отец.

– Вот ведь дьявол… – пробормотал Рокки, когда платье Оба исчезло в зарослях. В ответ ему, словно в насмешку, из чёрных кустов ухнула сова.

Из дома появился дон Осаин. В его руках были две миски, блюдо с плодами манго. Ни слова не говоря, он поставил посуду на ступеньку, принёс оставленную Оба фейжоаду, снял полотенце со второй кастрюли. Рокки поднял голову.

– С ума сойти, как пахнет!

– Твоя дочь прекрасно готовит.

– Но… я не понимаю…

– Я тоже. Но эта девочка упрямая, как ты. И будет ждать твоего ответа. Подумай, сын. А пока что – ешь. Такая еда не должна пропасть зря, а завтра это будет уже совсем не то.

Через минуту отец и сын молча, сосредоточенно жевали мясо с фасолью. В тёмном саду самозабвенно пела куруру. Вагалуми беспечно плясали над цветами, и фиолетовое, насквозь пронизанное звёздным светом небо светилось в разрыве ветвей.

– Что? Когда? Мануэл, я плохо слышу тебя, говори громче! – Эва плотнее прижала телефон к уху, свободной рукой зажала другое ухо. – Прости, здесь такой шум! Нет, я не в Баие, я на ферме бабушки, у нас праздник… что? Моя выставка? Нет… Нет… Не возражаю, конечно… Но ведь, кажется, ты говорил… Прямо завтра?! Боже мой… Конечно… Спасибо… Конечно, очень рада… Д-да, постараюсь быть. Спасибо, я тебе очень благодарна.

Выключив телефон, Эва в задумчивости опустилась на крыльцо веранды. Никто не обращал на неё внимания. И двор, и дом были полны народу. Музыкальная колонка гремела самбой на весь лес: возле старых качелей танцевали дети. На утоптанной площадке за домом ныл беримбау и летали полуобнажённые фигуры: Йанса собрала роду. Машины и мотоциклы продолжали подъезжать: казалось, полгорода прибыло сюда, на старую ферму, отмечать день рождения Жанаины. Под питангейрами стоял огромный стол. Женщины носились из дома на улицу с посудой, бутылками, закусками и салфетками, а из кухни, как капитан из рубки, громогласно распоряжалась Оба:

– Болиньос уже можно подавать! И салаты! И шиншин! И акараже! Ватапа готова, Габи, забери её! Эшу! Эшу! Да что же это за проклятье? Отойди от бригадейрос, это же для детей! Святая Дева, он уже половину съел! Дона Жанаина, что, по-вашему, лучше подать сначала – мокеку, сарапател или фейжоаду?

– Всё сразу, дочь моя! Всё равно съедят за три минуты! Ошосси! Как там шурраско? Может, лучше я это сделаю?

– Женщины, вас нельзя подпускать к мясу… – бурчал Ошосси, который стоял под манговым деревом и внимательно следил за говяжьими рёбрышками, жарящимися на углях. – Вы только испортите всё! Обинья, успокойся, уже почти готово! Йанса, любовь моя, что ты так вопишь? В чём дело?

– Поди сюда немедленно, Охотник! Тут полковник не хочет со мной играть! Говорит, что всё позабыл и только зря опозорится…

– Позабыл он, как же… Детка, но я же тоже не могу! Если я спалю мясо, Оба меня убьёт! Пусть Шанго поднимет задницу!

– Ничего он не поднимет! Они с Ошун час назад закрылись наверху и…

– Поня-а-атно… Эй, кто-нибудь! Эшу! Марэ! Огун! Разорваться мне тут?! Мясо уже почти готово, отворачиваться нельзя!

– Иди, я пригляжу. – Огун неторопливо подошёл к углям и, прихлёбывая пиво из банки, ответственно уставился на покрытые румяной корочкой, сочащиеся коричневым соком говяжьи рёбрышки. Ошосси унёсся к капоэйристам, и через мгновение над воротами замелькали два вихря: лохматых дредов и унизанных терере косичек.

На веранде тоже негде было повернуться. Дона Кармела и ещё несколько таких же солидных, одетых в белые платья сеньор пили за столом кофе из крошечных чашечек. На перилах висели и смеялись дети. Кто-то лежащий в гамаке с упоением дымил сигаретой: дым поднимался клубами. У ступеней крыльца на перевёрнутом ящике сидел Обалу. Рядом на траве валялись его костыли. Эва улыбнулась, подумав о том, что брат нарочно выбрал это место: каждые две минуты мимо него проносилась Габриэла. Вот и сейчас подруга появилась из кухни с тарелкой акараже. Пробегая мимо Обалу, она на лету сунула ему пончик, улыбнулась, отбросила с лица волосы и помчалась дальше. Обалу сунул в рот тёплый акараже, чертыхнулся, уронив в траву одну креветку. На его некрасивом лице застыла недоверчивая, смятенная улыбка. Глаза не отрываясь следили за тонкой фигуркой Габриэлы. «Что из этого получится? Чем это закончится? – в который раз подумала Эва. – Мне страшно до сих пор. А им… похоже, всё равно.»