Невеста Обалуайе - [108]

– Не волнуйся. – Эва тоже не отводила глаз от дымовых колец. – Мне не больно. Я восемнадцать лет прожила с нашей матерью. Думаешь, после неё кто-то сможет меня по-настоящему ранить? Эшу, по крайней мере, никогда не делал этого нарочно. И… И я ведь всё равно не могу на него сердиться! Даже когда он этого заслуживает!

Марэ обнял сестру за плечи, чуть заметно сжал их. Помолчав, вполголоса сказал:

– Знаешь, такие, как мы с тобой, всегда остаются в конце концов одни. Не потому, что никому не нужны. А потому, что, может быть, нам самим никто не нужен. Ты ведь знаешь, как это бывает… Никто и никогда не заменит нам того, что творится в наших головах и вечно просится наружу. Это сильнее любви, сильнее дружбы. И от этого нельзя избавиться, как от чужой аше. Это проклятье с нами навсегда.

Эва ошеломлённо молчала, думая о том, что брат, возможно, прав.

– Впрочем, не забивай себе голову, малышка, – улыбнулся Марэ. – Я ведь могу и ошибаться. Лучше пойдём расскажем Габриэле о твоей выставке! Уверен, она обрадуется в десять раз сильнее тебя!

Брат и сестра скрылись на кухне. Почти сразу же из гамака поднялся Эшу. Выплюнул прогоревший до фильтра окурок. Щелчком отправил его в заросли гардений. Некоторое время стоял неподвижно, глядя на летающих над цветами больших белых мотыльков. Затем невесело ухмыльнулся. И, сунув руки в карманы, не спеша направился через сад к капоэйристам.

В сумерках, когда над старым домом поднялась луна, все уже объелись так, что Эва была уверена: торт, ради которого сестра поднялась с постели в четыре часа утра и который один занимал полхолодильника, не вызовет ни у кого интереса. Но когда широко улыбающаяся Оба вышла на крыльцо, неся многоярусное бисквитно-воздушное чудо с кофейной, кокосовой, кремовой и ореховой начинками, увенчанное сливками и фруктами, с шоколадной русалкой наверху, весь двор взорвался восторженными воплями. Взрослые зааплодировали. Дети, как саранча, хлынули к столу. Впереди всех летел Эшу. Жанаина, которую за минуту до выноса торта насильно усадили во главе стола, всплеснула руками:

– Боже мой! Боже мой!!! Обинья! Как ты сумела?! Боже, сфотографируйте его кто-нибудь, я повешу снимок в магазине! Это ведь лучший торт во всём городе! Во всём штате! Во всей Бразилии!

– …во всём мире, – невозмутимо закончил Огун, обнимая радостную Оба за плечи. – Девочка, как ты его только держишь? Дай сюда… Весит, как колесо от джипа! Куда ставить? Мам, свечи будем втыкать?

– Да пропади они пропадом! Не будем терять времени! Дети, живо в очередь! Эшу! Эшу! ЭШУ!!! Да что же это за паршивец! Где тряпка?! Огун, отпусти меня сейчас же! Должна же я хоть раз в жизни его догнать?!

Но Эшу, смахнувший себе в ладонь всю воздушную макушку торта вместе с шоколадной русалкой, уже с хохотом улепётывал прочь через темнеющий сад. Жанаина лишь махнула рукой и, вооружившись длинным ножом, принялась раздавать весело щебечущим детям куски торта. Со второго этажа сбежала Ошун – растрёпанная, босая, в надетом задом наперёд платье, с сияющими глазами, – и все мужчины сразу повернулись к ней. Смущённо расцеловав свекровь в обе щеки, жена Шанго плюхнула на тарелку два куска торта и снова унеслась наверх. А Ошосси уже загонял новую флэшку в музыкальную колонку. И стрекочущая самба вдруг сменилась тягучим и чувственным танго.

– Мам, пошли! – Эшу с перемазанной кремом физиономией возник из темноты и решительно потянул мать из-за стола. – Покажем этой мелкоте класс!

– Ку… куда?! – всполошилась Жанаина, неловко поднимаясь под дружный смех и аплодисменты. – Малыш, ты рехнулся? Я танцевала это последний раз ещё в… Эшу, да оставь же меня в покое, болван! Найди кого-нибудь помоложе для своих выкрутас!

Но Эшу, смеясь, уже повёл мать в ритме танго. И расхохотался на весь сад, когда вслед за ним Ошосси выволок в круг света громко протестующую Оба.

– Охотник! Чтоб тебе провалиться! Отвяжись! Ты же знаешь, что я не умею танцевать!

– Тебе ничего не надо уметь, гатинья… – мурлыкал Ошосси, прижимая Оба к груди и закрывая глаза. – Доверься мне, я всё сделаю сам, просто получай удовольствие…

– Вот засранец, – усмехнулся Огун, покосившись на сидящую рядом Йанса, которую, казалось, не интересовало ничего, кроме шурраско. – Пойдём, что ли, и мы, сержант?

– Бросьте, полковник, – с набитым ртом отмахнулась Йанса. – Чего никогда толком не умела – так это танго…

– Я тоже. Так что прикроем друг другу спину. – Огун встал и увлёк за собой Йанса, едва успевшую бросить в тарелку полуобглоданную кость.

– Дон Осаин, позвольте вас пригласить! – Эва, смеясь, присела в реверансе перед стариком. Дон Осаин уверенно встал и расправил костлявые плечи под выцветшей футболкой.

– Что ж, Эвинья, пожалуй, покажу тебе, как танцевали в моё время! Сейчас это у вас не танго, а паучьи бега! И даже если я после этого отдам концы…

– О, я такого не допущу! – серьёзно пообещала Эва.

Из музыкальной колонки рвалось танго. Страстный голос пел о любви, печали и смерти. Светлячки брали приступом фонарь. Смеялись дети. Танцующие пары пересекали площадку. В тёплом воздухе пахло гибискусом, ванилью, кофе. Из распахнутого окна верхнего этажа доносился смех Ошун и ворчание Шанго. Огун и Йанса танцевали танго так, что с физиономии наблюдающего за ними Ошосси исчезло праздничное выражение. Эшу, обняв мать, вполголоса рассказывал ей что-то, – и Жанаина хохотала на весь сад, вытирая глаза ладонью. Дон Осаин со старомодной осторожностью кружил Эву. А рядом с ними среди танцующих стояли Обалу и Габриэла. Обалу опирался одной рукой на костыль, а другой неловко придерживал девушку за плечи. Лица его не было видно. Габриэла обнимала Обалу за шею обеими руками и смотрела на него не отрываясь широко распахнутыми, сияющими глазами. И никого, кроме друг друга, эти двое не видели.