Невеста для отшельника - [44]

— Нормалеус. Не беспокойся. Давай жрать.

— Константин! — укоризненно произносит она. — К твоей внешности так не идут грубые слова.

— Ах, простите, мамзель. Кушать-с желательно, брюхо-с прилипло к спине.

Лариска возмущенно хлопает дверью.

Эх, елки, как не повезло! Если я не смогу подготовить жилье к зиме, то кто же за меня это сделает? Зачем тогда вообще здесь быть? Хорошая, но странная система в нашем охотуправлении. Живи, охраняй медведей. А от кого охранять? От Ульвелькота? Жирновато на одного охотника двух егерей держать. Было бы больше пользы, если бы мы жили в поселке, где половина жителей имеет ружья и промышляет песца. Но раз база заказника здесь — значит, здесь и жить. Еще неизвестно, даст ли свою упряжку Ульвелькот, чтобы объезжать охотизбушки.

Непонятно все это, по все-таки хорошо, когда есть такие люди, как наш областной начальник. Спасибо, не лез в душу — как и почему. Просто сказал: хотите пожить зиму в бухте Сомнительной? А потом добавил: пользы вы принесете не очень много, потому что процентов семьдесят своего времени будете тратить на то, чтобы обслужить себя. Но важен сам факт, что в Сомнительной появились наши постоянные люди. Спасибо тебе, товарищ начальник, за то, что ты понял меня и предоставил такую возможность! Я не охотовед и Лариска не егерь, но мы будем честно выполнять свой долг — обживать Сомнительную.

Убитый медведь! Вот что пока самое главное для нас с егерем Лариской.

Ты уж, товарищ начальник, прости, что так вышло. Никто об этом не узнает.

Я говорю себе вслух:

— Надо медведя убрать. Убрать надо медведя. Ульвелькот вот-вот объявится.

— Котенок, обедать, — слышу голос Лариски.

Обедать так обедать.

— Ба! — дико ору я, переступая порог Зала Голубых Свечей. — Откуда? — имеется в виду дымящееся блюдо с пельменями. Хотя я, конечно, знаю, что не далее как позавчера Лариса лепила пельмени.

— От верблюда! — что есть силы кричит в ответ Лариска. Она удивительным образом копирует меня и подхватывает любое мое словечко. Вот почему мне всегда приходится быть начеку.

Вид пельменей вызывает у меня воспоминание о том, как мы с Лариской первый раз поссорились. Это было еще в городе. У нее не получилось тесто, но она все-таки решилась спросить, понравились ли мне пельмени, Я, кажется, был не в духе и сказал раздраженно:

— В жизни еще не видал таких лохматых пельменей!

Я даже не заметил, как обиделась Лариска, и забыл о сказанном после первого же проглоченного пельменя. Потом, спустя год, когда я спросил Лариску, из-за чего мы поссорились в первый раз, она, не задумываясь, ответила — из-за пельменей.

Вторая наша ссора произошла, когда я заметил, что сплю на узкой простыне, которая — а сплю я неспокойно — к утру свертывается в жгут. Помнится, я тогда довольно жестковато прочитал ей целую лекцию, сумев на этом факте даже сделать некоторые обобщения. Этот случай она считает второй нашей ссорой. Третья произошла из-за того, что Лариска, оказывается, не слыхала о подвиге бортпроводницы Надежды Курченко. Я раскричался, что, мол, как она могла быть комсомолкой и не знать про подвиг Нади. Я даже поднял подшивки газет, чтобы выяснить, сколько лет было Лариске, если она не слыхала о Курченко. Нашли мы эту газету и… оказалось, что я сам перепутал фамилию героини, назвав ее Кучеренко. Лариска ухватилась за этот спасательный круг и упрямо твердила мне, что да, про Кучеренко она не слыхала, а про Надю Курченко конечно же знала. Это окончательно взбесило меня, и снова начались обобщения. Самое страшное — обобщать. Никогда не надо делать это.

Других ссор между нами не случалось.

Честно говоря, картинная галерея в Зале Голубых Свечей угнетает. Такое ощущение, будто тебя, жующего, рассматривает целая толпа людей. Пс приведи господь сказать об этом Лариске — через полчаса на стенах не останется ни одной картины. А без них все-таки было бы пусто в этом большом Зале Голубых Свечей.

— Однако пора, Мария, за дело, — говорю я Лариске.

— Какое дело? Ты сегодня болен, дела подождут… Хотя бы до завтра.

Я качаю головой.

— Несмотря на все мои отрицательные качества, я всегда был очень дисциплинированным человеком. За семнадцать лет работы, учти, не получил ни одного выговора.

— Это, наверное, скучно. У меня их было по меньшей мере с десяток. — Она замечает, как я кладу вилку и смотрю на нее. У меня такой вид, будто я собираюсь с духом, чтобы сказать очень длинную скучную речь. Я это в общем-то и собирался сделать, но Лариска меня опережает:

— Котенок, не равняй меня с собой. У тебя работа ответственная, потом ты любишь свое дело и не можешь к нему относиться иначе…

— К любому делу надо относиться основательно, — ворчу я. — Нам надо сегодня многое сделать. У меня такое ощущение, что завтра будет снег и пурга. У тебя нет такого ощущения, ты ведь гадалка?

— Не гадалка, а просто моя прабабка была цыганкой, но сны я разгадывать умею. Мне сегодня ночью спилось, будто садила в грядку душицу. А это к хорошей погоде.

— Перемена ветра — всегда на мороз или пургу. Все дни дул южный. Сегодня северный. Так что готовься, Настасья, к зиме.

Она вздыхает и смотрит на мою руку: