Невероятные приключения Марека Пегуса - [10]

Пумекс окинул меня грозным взглядом.

— Я сразу заметил, что у тебя слабый интеллект. Ну, ничего, — он достал из кармана листок бумаги, — вот список сигналов. Перепишешь и во время перемены вызубришь. Когда Пифагор меня вызовет, будешь сигналить. Но помни, если ошибешься, от тебя останется мокрое место, понятно?

— По… понятно!

— Ну так помни!

Пумекс II еще раз окинул меня грозным взглядом и для вразумления слегка двинул локтем под ребра. Я отлетел к стене.

Когда я поднялся, Пумекса уже не было, в класс вбежали Зюзя и Люля.

— Ну, Марек, как у тебя дела, а то сейчас звонок. Ой, ты еще ничего не сделал?

— Это все из-за переростков… — Я с отчаянием глядел на нетронутую бумагу.

К счастью, в эту минуту в класс ворвались Чесек и Гжесек. В руках они держали свитки бумажных лент, накрученных на палки.

Посмотри, что у нас! — закричал Чесек. — Готовые гирлянды.

— Где вы их раздобыли?

— Одолжили у семиклассников. У них тоже позавчера были именины. Я же говорил тебе… Сейчас займемся. За работу, за работу, а то уже скоро звонок. Идите сюда, я объясню, что делать. — Чесек потащил нас к окну, где стояли горшки с пеларгониями. — Обернем горшки цветной бумагой и от каждого горшка протянем ленты высоко к двери. Такой балдахин получится — что надо. Правда, хорошо? Давайте действуйте, обертывайте горшки.

Все дружно взялись за дело, одного меня одолевали сомнения.

— Ты думаешь, пани Окулусовой это понравится? — спросил я Чесека.

— Еще бы! Таких гирлянд ни в одном классе еще не было. Чистая поэзия. Окулусова остолбенеет от восторга.

— А по-моему, это будет выглядеть довольно дико, — сказал я, — дико и чудно. Почему ленты должны тянуться от двери к пеларгониям?

— Дурень ты, дурень, — снисходительно улыбнулся Чесек. — Тут заложен глубокий смысл. Это значит, что, когда пани Окулусова заходит в класс, от ее сердца, как от солнца, расходятся лучи, а мы, как эти пеларгонии, расцветаем в ее лучах. Тут, брат, глубина и поэзия.

— Ты просто гений. — Зюзя с изумлением смотрела на Чесека.

— Замечательная мысль!

— Тоже скажете, — польщенно засмеялся Чесек и поставил последний горшок на подоконник. — Готово. А теперь протянем все ленты через класс и прикрепим их над дверью.

Чесек вручил мне палки с накрученными на них лентами.

— Ну, чего ты ждешь? Тащи их скорее! — крикнул он.

Растерявшись, я бегом бросился к двери. Ленты натянулись, раздался глухой стук, девочки громко взвизгнули. Я оглянулся. На полу лежали разбитые горшки.

— Что ты наделал! — крикнул в отчаянии Чесек.

— Так ты же сказал — тащи скорее!

— Надо было ленты по дороге развертывать! Ведь ленты привязаны к горшкам. Пропали пеларгонии. Осел ты, осел. Такую идею загубил!

— Что же теперь будет? — спросил я со страхом.

— Собери как-нибудь землю и черепки. Прикроем их газетой.

Сопя, я сгреб в кучу печальные останки пеларгоний и вытер лоб.

— А что с лентами делать?

— Прицепим их над дверями и протянем к окнам, — не задумываясь, ответил Чесек.

— Зачем?

— Глупый, это будет означать, что сердце пани Окулусовой озаряет своими лучами весь мир.

— Ну и ну! — удивился я. — Я бы за всю жизнь ничего подобного не придумал.

Схватив ленты, мы подбежали к двери.

— Подожди, мы тебя подсадим, — сказал Чесек. — Давайте молоток и гвозди. Только скорее, сейчас звонок.

Ребята подсадили меня, и я взялся за дело. Я так нервничал, что несколько раз стукнул себя молотком по пальцам, по это все пустяки но сравнению с тем, что произошло потом. Зазвенел звонок, и тут сразу — ну скажите, разве это не злой рок, — сразу же распахнулась дверь… Все, конечно, дали ходу. Ну, а я… можете себе представить, что было со мной. Я ссыпался сверху и так запутался в лентах, что никак не мог из них выпутаться.

В класс вошел Пифагор. Вошел и замер от удивления. Потом надел очки, наклонился ко мне и спросил:

— ЧТО ЭТО ТАКОЕ? ТЫ КТО?

— Я… я дежурный, — пробормотал я, срывая с себя ленты.

— Разве так должен выглядеть дежурный? — Пифагор вынул зеркальце и поднес к моему лицу.

Я был весь в земле, в волосах торчали обрывки цветной бумаги.

— И вообще, — оглянулся вокруг Пифагор, — что это за маскарад?

— Это… не маскарад, а именины пани Окулусовой, — стал объяснять я. — Мы хотели… потому что сердце пани Окулусовой испускает лучи, и мы… мы расцветаем в этих лучах, как гирлянды.

— Что за вздор ты несешь? — поднял брови Пифагор. — Марш на место!

Я бросился на свое место, а Пифагор, сделав перекличку, вызвал к доске Гжесека.

— Пиши, голубчик, — сказал он. — «В цистерну налили тысячу восемьдесят литров нефти»…

Гжесек начал искать мел, но мела не было.

— Почему ты не пишешь, голубчик? — насупился Пифагор.

— Потому что нет мела.

— Ну и порядки! — воскликнул Пифагор. — Дежурный, ко мне!

Я подбежал. Пифагор, надев очки, окинул меня строгим взглядом.

— Ну да… При таком дежурном этого следовало ожидать… Где мел, мальчик?

— Не знаю, — испуганно ответил я, — перед уроком был. Наверное… наверное, опять Папкевич съел.

— Что ты выдумываешь, голубчик! Разве люди едят мел?

— Папкевич ест.

— Папкевич, ко мне! — прогремел Пифагор. — Это правда, что ты съел мел?

— Съел, — сокрушенно признался Папкевич. Пифагор ошеломленно смотрел на него: