Неверная - [114]

После этого на трибуну вышел Афшин Эллиан – иранец, профессор уголовного права в Амстердамском университете. Он сразу же заявил о том, что, прежде всего, радикальные изменения нужны не только Западу, но и исламу. Его доклад вызвал много обсуждений. Большинство людей все же были на стороне тех, кто критиковал Запад, и тогда я тоже решилась высказаться.

Я протянула руку к микрофону и начала говорить:

– Вы только посмотрите, сколько вольтеров есть у Запада. Так не отказывайте и исламу в праве на своего Вольтера. Посмотрите на наших женщин, посмотрите на наши страны. Только взгляните на то, как все мы бежим сюда, в Европу, на Запад, в поисках убежища, как мы, сходя с ума, врезаемся на самолетах в здания. Дайте нам право на своего Вольтера, ведь мы действительно живем еще в темном Средневековье.

Когда я закончила, зал буквально взорвался аплодисментами. Многие из тех, кто хлопал, были мусульмане.

Но многие постоянные посетители таких дискуссий были явно недовольны как мной, так и Афшином Эллианом. Они опять начинали говорить про Аверроэса, про то, как арабы изобрели ноль и подобные вещи. И что же такого выдающегося случилось в исламском мире начиная с 1200 года? Но я больше не могла заставить себя взять в руки микрофон, поэтому мне только оставалось плотно закрыть глаза и крепко сжать губы.

Когда дебаты закончились, ко мне подошел Афшин:

– Вы сами похожи на юного Вольтера. Откуда вы приехали?

– Я из Сомали.

– Я всегда знал, что наш мусульманский народ спасет женщина!

Он был очень милым. Афшин и сам был беженцем.

Пока мы беседовали с ним, к нам подошел Крис Рутенфранс – один из редакторов «Trouw». Он представился и сразу обратился ко мне:

– Почему бы вам не написать статью в нашу газету? Вы бы могли высказать в ней все те идеи, о которых говорили сегодня.

Я ответила, что с удовольствием напишу материал, и следующие несколько дней все свои силы отдала работе над ним. Но я не могла опубликовать статью, пока не покажу ее своему начальнику в штаб-квартире партии. Спустя несколько дней я принесла черновик статьи моему непосредственному директору – Полу Калма. Он был очень недоволен и раздражен. Мы были мозговым центром партии, нам платили за то, чтобы мы думали, и он, конечно, был за свободу слова, но такие вещи, по его словам, печатать было нельзя. Даже если я подпишу статью только своим именем, не указав название института, то все равно поднимется волна возмущения.

– Ну и что? Это же правда, а от нее никуда не уйдешь.

Однако это было очень сложное время для голландской политики. Пирн Фортейн, чье имя до этих пор было никому не известно, начал стремительно взлетать на политические вершины, и его рейтинги все росли. Его идеи завоевывали все большую популярность. Он говорил о том, что Голландия уже достаточно сделала для этнических меньшинств, а они, в свою очередь, не спешат разделять ценности Голландии; о том, что в крупнейших городах мусульман скоро будет больше, чем голландцев, но они, в большинстве, так и не смогли принять права женщин и гомосексуалистов, а это – основы демократии.

Вместо того чтобы решительно бороться с принципами Фортейна, Лейбористская партия решила просто избегать этого вопроса.

Пол Калма был честным и хорошим человеком, он всячески пытался уберечь меня от потакания расистам и высказывания ультра правых взглядов. Поэтому он отредактировал мою статью так, чтобы никакие расисты не могли за нее зацепиться.

В эти дни, особенно в кругах Лейбористской партии, люди очень хорошо относились к исламу. Если мусульмане хотели мечетей, отдельных кладбищ – их создавали.

Когда мусульмане требовали своих собственных школ, голландское правительство, не видя в этом ничего плохого, продолжало финансировать строительство медресе. Но я-то знала, что в этих школах детей учат беспрекословно подчиняться и следовать мусульманским идеям и ценностям.

И когда у многих мусульман стали появляться спутниковые тарелки, то все они были настроены на марокканские и турецкие каналы. Для лейбористов это казалось естественным – они расценивали это просто как желание быть поближе к дому, иметь связь со своей родиной.

В это время появились и идеологические проповедники. Они ходили по домам и раздавали кассеты, как это было в Истли. Во многих иммигрантских районах начали появляться магазины с традиционной одеждой, едой, коврами, книгами о том, как оставаться хорошим мусульманином, живя на территории неверных.

Когда число женщин, которые носили платки на головах, выросло так, что не замечать их уже было нельзя, то лейбористы решили, что это всего лишь недавние иммигранты, которые вскоре откажутся от этой практики.

Они не понимали, что это было уже второе поколение тех иммигрантов-мусульман, которые обосновались здесь прочно и надолго и не собирались отказываться от своих идей.

После того как моя статья была опубликована, я получила десятки ответных писем, в которых люди аплодировали мне: «Как здорово, что есть кто-то, кто пишет на такие темы! Вы слышали когда-нибудь о Спинозе?» Мне пришло приглашение выступить на симпозиуме, посвященном Спинозе, который организовывал Институт Томаса Манна.