Неведомые земли. Том 1 - [151]
Итак, если последствия катастрофы на море оказались не слишком тяжелыми, все же это событие, видимо, необычайно ослабило предприимчивость римских полководцев. Весьма знаменательны следующие слова Тацита: «После этого никто больше не плавал по Северному морю».[7] И действительно, на протяжении десятилетий ничего не сообщалось о плавании римлян по Северному морю севернее устья Рейна. Повторное плавание по сооруженному в военных целях каналу Друза, то есть современному Иссельскому устью Рейна, кажется, вообще никогда уже не совершалось римлянами. Но этим самым они отказались от своей главной стратегической базы, которая позволила Друзу совершить походы между Эмсом и Эльбой в глубинных районах Германии. Внезапное и продолжительное прекращение римлянами попыток покорения германцев поразительно точно совпадает во времени с роковым для них штормом в Северном море. Если главная причина заключалась даже в последовавшем в 17 г. отозвании Германика и назначении его наместником на Востоке, то все же, видимо, именно эта трагедия на Северном море со своей стороны раз и навсегда отняла охоту у его преемников ко всяким дальнейшим походам против Германии. Битва в Тевтобургском Лесу и буря на Северном море привели к тому, что после 16 г. н.э. граница Римской империи окончательно закрепилась у Нижнего Рейна.
Интересным дополнением к драматическому описанию шторма в Северном море, сделанному Тацитом, может служить использованное им произведение предводителя конников Педона Альбинована, близкого друга Овидия, сражавшегося под началом Германика в Фрисландии.[8] Педон совершенно очевидно был участником одной из первых, удачных морских экспедиций. В своих прекрасных стихах, отрывок из которых сохранился у Сенеки, Педон в поэтической форме отразил переживания и ощущения римской «сухопутной крысы» на довольно спокойном Северном море. Со своей стороны Тацит позднее с необычайной драматической силой изобразил беснующееся Северное море. При этом не обошлось без некоторых преувеличений. На непривычную для них природу римляне смотрели испуганными глазами и видели много странного и устрашающего в том, что в действительности было в высшей степени безобидным явлением. Так, например, упоминаемые Тацитом морские чудовища, помесь человека с животным, определенно были мирными тюленями Северного моря. Эти животные с глубокой древности и до нового времени бесконечно часто воспринимались как морские существа в человеческом образе, [345] как сирены, морские девы и т.д. Тюлени поразили даже воображение Колумба.[9]
Упоминание Тацитом «крутых утесов» довольно определенно свидетельствует о том, что флот Друза достиг Гельголанда. В той части Северного моря, которую обошел римский флот, нигде, кроме Гельголанда, крутых утесов нет. На возможность такой географической идентификации указывает своеобразное утверждение, содержащееся в «Германии» Тацита, согласно которому в пределах Северного моря якобы имеются «Геркулесовы столбы». Раньше, пользуясь только картой, это место из Тацита толковали весьма нелогично, предполагая, что упомянутыми «столбами» были мысы Скаген и Линдеснес в Норвегии, стоящие у входа в Скагеррак. При этом игнорировали тот факт, что мысы отстоят друг от друга на далеком расстоянии и их нельзя одновременно увидеть с корабля. К тому же Скаген представляет собой совсем низкую косу, простирающуюся в море на 1 км, и его никак нельзя принять за «столб». Поэтому Мюлленгоф с полным основанием выступил против такого неправдоподобного толкования.[10] Впрочем, сам Мюлленгоф считает, что Тацит придумал «Геркулесовы столбы» в Северном море, исходя из теоретических умозаключений, поскольку такие столбы имеются в южном море. С этой точкой зрения тоже нельзя согласиться. Такой трезвый писатель, как Тацит, вряд ли занимался чисто философскими построениями.
Напротив, вполне убедительным представляется объяснение Детлефсена, что северные «Геркулесовы столбы» могли быть только утесами Гельголанда. Между современной главной скалой острова с ее красноватой окраской и дюнами даже в новое время долго возвышался утес из гипса. Еще в XVII в. он по высоте не уступал соседней красной скале и соединялся с ней узким низким перешейком. Но жители острова занялись добычей камня, из которого был сложен белый утес, и продавали его в Гамбург. Последний остаток белой скалы был смыт приливом во время шторма 1 ноября 1711 г. Принимая во внимание сообщенные факты, нам представляется вполне убедительным следующее соображение Детлефсена:
