Неуютное море - [35]

— Вот боцман, что бывает, когда вовремя не принимают мер предосторожности. Немедленно натяните леер. И без надобности по палубе не ходите. Чуть человека не потеряли.

— Виноват, Андрей Андреевич. Учту. Пошли, Степан Прокофьевич, — быстро проговорил Федя.

— Как это его угораздило, товарищ капитан? Я его позвал… А он вместо того, чтобы за люк держаться, по самому краю пошел, — не успокаивался Пиварь.

— Человек первый раз в море, следить за ним надо.

Поднявшись на мостик, Карданов нашел там старпома. Бархатов стоял с укоризненно поджатыми губами, всем своим видом говоря: «Ну что? Я предупреждал».

Ему очень хотелось сказать капитану что-нибудь едкое. Услышав вздох Карданова, он насмешливо проговорил:

— Вздыхаете? Вздыхать, товарищ капитан, — последнее время Бархатов избегал называть Карданова по имени-отчеству, — надо было на улице Герцена, когда набирали команды. А теперь что ж. Поздно. Пожинаем плоды…

— Я вздыхаю оттого, что у такого опытного старшего помощника не был протянут на судне штормовой леер.

Бархатов опешил. Упрек попал «не в бровь, а в глаз». Старпом, и никто другой, должен был отдать распоряжение о том, чтобы натянули леер. Бархатов промолчал, потоптался еще в рубке, поправил лежавшую на столе карту и ушел.

На траверзе острова Жужмуй ветер усилился. Качать стало сильнее. То и дело на палубу забрасывало гребешки волн. Самоходка чаще шлепала днищем о воду, чаще слышались удары, похожие на выстрелы. При внимательном наблюдении можно было заметить, как изгибается на волне корпус.

Тоня Коршунова открыла дверь из камбуза и смотрела на черные маслянистые волны с белыми шипящими гребнями. Когда самоходка ударяла днищем о воду, девушка вздрагивала. Ей было немного страшно, ее мутило, но она всеми силами старалась не показать этого. Кастрюльки вели себя неспокойно. Они скользили то к одному краю плиты, то к другому, то и дело готовясь соскочить на палубу. Тоня пыталась связать их полотенцем, но из этого ничего не вышло.

Как всегда, на помощь пришел Болтянский. Он заглянул на камбуз, увидел позеленевшую, расстроенную Тоню, безуспешно боровшуюся с кастрюльками, и сразу понял серьезность положения. Она обрадовалась, когда появился Семен:

— Шторм-то какой, Семен Григорьевич! Всё скрипит, удары такие сильные. Не разломаемся мы, как вы думаете?

— Что вы, Антонина Васильевна. Какой же это шторм? Так, легкая зыбь. А то, что под днище поддает, — нормально. «Ангара» наша крепкая, любую волну выдержит. Ничего не бойтесь, принцесса: пока я жив, вы обеспечены, как говорят у нас на юге. Сейчас я вам закреплю кастрюли.

Болтянский исчез, но через минуту появился снова с мотком проволоки в руках. Он ловко привязал каждую кастрюлю к плите. Теперь даже при большом крене они стояли неподвижно.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал механик. — Никуда не денутся. Вы не укачиваетесь, случайно?

— И не думаю, — прошептала Тоня, с отвращением глядя на волнующееся море.

— Это хорошо, — понимающе кивнул головой Болтянский. — Но на всякий случай вот вам лимончик. Кому-нибудь дадите, кто укачается. — Болтянский вытащил из кармана большой пупырчатый лимон. — Говорят, очень помогает. Теперь я должен идти. До свидания, дорогой шеф.

— Побудьте еще немного, Семен Григорьевич! — испуганно воскликнула Тоня. — С вами веселее.

— Рад бы, да надо идти на вахту.

Механик ушел, а Тоня схватила нож, отрезала толстый кусок лимона и сунула его в рот.

Болтянский спустился в машину. Там было тепло. Пахло отработанным маслом. Привычно стучали клапана моторов. Качало меньше, чем на палубе. Второй механик что-то записывал в машинный журнал. У пульта управления на табурете сидел, опустив голову со спутанными волосами, моторист Бабков.

— Укачался? — спросил стармех, подходя к мотористу.

Тот утвердительно кивнул головой.

— Ничего, Бабков, пройдет. От этого не умирают. Я тебя сейчас вылечу. Первое лекарство от морской болезни — работа. Принеси поддон с болтами, возьми керосин и расходи все гайки. Понял? Ну, живее. Про качку не думай.

— На заводе у нас не качало, Семен Григорьевич. Там спокойнее работа, — попытался улыбнуться моторист. Он встал и нетвердой походкой направился в кладовую.

Шмелев сквозь сон услышал звонки громкого боя. «Тревога», — пронеслось где-то в мозгу. Он попытался открыть глаза, но сон еще крепко держал его. Наконец усилием воли он сбросил сонливое оцепенение, вскочил с койки и босой выскочил в коридор. Из кают выбегали заспанные люди, на ходу застегивая одежду, натягивая сапоги. Из репродуктора, установленного над трапом, слышался голос старпома:

— Пожарная тревога. Учебная пожарная тревога. Пожар у люка номер четыре, с правого борта. Пожарная тревога!

Колокол дребезжал не переставая, подгоняя людей. Генька остановился. Только теперь до его сознания дошло. «Тревога учебная». Он с облегчением вздохнул. Сплюнул.

— Новое дело. Придумали. Нашли крейсер! Поспать не дадут, — с раздражением пробормотал он и поплелся обратно в каюту. Как был, с грязными ногами, улегся на койку, с наслаждением потянулся, закурил, пуская голубые кольца дыма в потолок.

«И чего это жизнь так глупо устроена, — лениво думал Шмелев. — Сами себе люди выдумывают неприятности. Служил на военке, там тревогами замучили. Пришел на баржу, на тебе, и тут то же самое. Людишки куда-то лезут, всё им мало, всё к чему-то стремятся, чего-то изобретают. Если получил хороший кусок в жизни, сиди и не чирикай, ешь свой хлеб с маслом. Тихо, спокойно, без всяких там… Верно папаша говорил: „Сидя, на колесе, смотри под колесо“». Если бы он, Генька, был поумнее и смотрел под колесо, были бы у него сейчас дача и машина. Когда плавал на «России», контрабандишку возил… А тут эта реформа. Всё потерял…