Неувядаемый цвет: книга воспоминаний. Том 3 - [137]
Глядеть в пол, в землю, уткнуться в книгу, в пол («Митя уткнулся глазами в пол». – Достоевский, «Братья Карамазовы»), глядеть под ноги, уставить глаза в пол, в землю, потупить глаза, взгляд, взор, потупиться, глядеть долу, в потолок, уставить глаза в потолок, закатить глаза, возвести очи горе, провожать глазами, взглядом, смотреть вслед, коситься, смотреть искоса, исподлобья, украдкой, вскользь, мельком, мимоходом; проникать, пронизывать, сверлить, буравить, пронзать взглядом; узнать с первого взгляда.
Определения взгляда
Взгляд затуманившийся («…туманится твой взгляд». – Щепкина-Куперник, «Гадание»), мечтательный, задумчивый, вдумчивый («…эти взгляды серых вдумчивых глаз, осененных длинными ресницами…» – Станюкович, «Жрецы»), сосредоточенный, ушедший внутрь, остановившийся (с остановившимися глазами), отсутствующий, рассеянный, оцепенелый, невидящий, медленный, неподвижный, долгий, безжизненный, сонный, вялый, пустой (пустые глаза), тусклый, угасающий, гаснущий, потухающий, угасший, померкший, потухший, тупой, холодный, стеклянный, остекленелый, мутный, рассеянный, блуждающий, беглый, поверхностный, быстрый, скользящий («Шатов мгновенным, едва скользнувшим взглядом посмотрел на нее…» – Достоевский, «Бесы»), косой, косвенный, внимательный, пристальный, упорный, зоркий, пытливый, любопытный («…взгляд был беспокойный, любопытный и очевидно недоумевающий». – Достоевский, «Бесы»), жадный, плотоядный, похотливый, напряженный («Обломов… погрузил напряженный, испытующий взгляд в ее глаза». – Гончаров, «Обломов»), изучающий, прощупывающий, оценивающий, пронизывающий, ищущий, проницательный, проникающий в душу, тяжелый, вопросительный, ожидающий, выжидающий, недоверчивый, подозрительный, настороженный, сторожкий, хитрый, острый, приметливый, сверлящий, колющий, буравящий, колючий, пронзительный («…пронзительные, долгие взгляды ее черных глаз». – Достоевский, «Униженные и оскорбленные»), жгучий, огненный, покорный, равнодушный, безразличный, безучастный, отрешенный, отчужденный, участливый, сочувственный, сострадательный, несмелый, робкий, боязливый, пугливый, изумленный, испуганный, смелый, обезоруживающий, вызывающий, дерзкий, нахальный, наглый, удивленный, недоуменный, тоскливый, сиротливый, грустный, печальный, унылый, неулыбчивый («Губ нецелованных, глаз неулыбчивых Мне не вернуть никогда». – Ахматова, «Вместо мудрости – опытность …»), недовольный, сердитый, мрачный, сумрачный («… сумрачно глядит». – Тургенев, «Баллада»), смотреть исподлобья, взгляд хмурый, суровый, угрюмый, неприязненный, враждебный, злобный, злой, грозный, дикий, жуткий, страшный, воспаленный, пламенный, безумный, бешеный, отчаянный, остервенелый, исступленный («…остановился Кириллов, неподвижным, исступленным взглядом смотря перед собой». – Достоевский, «Бесы»), надменный, гордый, презрительный, пренебрежительный, насмешливый, ехидный, уничтожающий, убийственный, спокойный, успокоенный, уверенный, полный решимости, неуверенный, растерянный, озабоченный, «с деловым видом», тревожный, встревоженный, испуганный, смеющийся, веселый, радостный, счастливый, торжествующий, ликующий, понимающий, заговорщецкий, добрый, доброжелательный, притягательный, приветливый, ласковый, нежный, любящий, любовный, обожающий, восхищенный, восторженный, страстный.
Игра света и тени в глазах
Влажный блеск в глазах; «…взор ее и потемнел и заблистал…» (Тургенев, «Рудин»); «… в его… казавшемся холодным лице засветилось что-то доброе и ласковое» (Станюкович, «Вокруг света на „Коршуне“); глаза сверкали (недобрым) огнем, загорелись („…почти крикнул адмирал… взглядывая на него… внезапно загоревшимися глазами“. – Станюкович, там же); разгорелись („У кумушки глаза и зубы разгорелись…“ – Крылов, „Лисица и Виноград“); сияли, лучились, „…блестели лучистым, ярким блеском“ (Толстой Л. Н., ВИМ).
Впечатление от взгляда
Угадываться (в ее глазах угадывалась грусть), читаться («… в глазах читалась апатия». – Чехов, «Шведская спичка»).
Изумлять, ласкать, тащить, обольщать, прельщать, очаровывать, пленять взор («…взор мой теряется в бесчисленных красотах видимой мною страны, освещаемой вечерним солнцем». – Карамзин, ПРП; «Как хороши, как свежи были розы В моем саду! Как взор прельщали мой!» – Мятлев, «Розы»).
Глаз отдыхал на …
Приятно, любо, любо-дорого смотреть, есть на что посмотреть.
Слух
Прислушиваться, чутко вслушиваться, напрягать слух, превратиться в слух, слушать носом и ушами.
Улыбка, усмешка
Полуулыбка. Улыбка кривая, натянутая («Офицеры… натянуто улыбаясь… раскланялись…» – Чехов, «Поцелуй»), слабая («Монах… слабо улыбнулся». – Чехов, «Черный монах»), медленная («Катя… медленно улыбнулась». – Толстой А. Н., «Сестры»), долгая, длительная («В его улыбке странно-длительной…» – Брюсов, «Демон самоубийства»), открытая, доверчивая, широкая, задорная, игривая, насмешливая («…насмешливая улыбка не сходила с губ его». – Достоевский, «Подросток»), равнодушная («Чуть заметная равнодушная усмешка… тронула губы Ивана…» – Булгаков, «Мастер и Маргарита»), грустная, печальная, задумчивая, застенчивая, горькая, принужденная («Тедеоновский принужденно улыбнулся». – Тургенев, «Дворянское гнездо»), насильственная, насильная («Она подняла лицо и, насильно улыбаясь, смотрела на него». – Толстой Л. Н., «Анна Каренина»), деланная, притворная; «Приторно-лукавая улыбка растягивала ее… губы…» (Тургенев, «Ася»), слащавая, хитрая; «Плутоватая улыбка показалась на лице Свидригайлова и все более расширялась» (Достоевский, «Преступление и наказание»); «…болезненная улыбка выдавилась на губах его» (Достоевский, там же); напряженная (Тургенев, «Три портрета»; «Его… лицо стало некрасивым от напряженной улыбки». – Чехов, «Страх»), довольная, приветливая, радостная, счастливая, восторженная.
Второй том воспоминаний Николая Любимова (1912-1992), известного переводами Рабле, Сервантеса, Пруста и других европейских писателей, включает в себя драматические события двух десятилетий (1933-1953). Арест, тюрьма, ссылка в Архангельск, возвращение в Москву, война, арест матери, ее освобождение, начало творческой биографии Николая Любимова – переводчика – таковы главные хронологические вехи второго тома воспоминаний. А внутри книги – тюремный быт, биографии людей известных и безвестных, детали общественно-политической и литературной жизни 30-40-х годов, раздумья о судьбе России.
Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества.
В книгу вошли воспоминания старейшего русского переводчика Николая Любимова (1912–1992), известного переводами Рабле, Сервантеса, Пруста и других европейских писателей. Эти воспоминания – о детстве и ранней юности, проведенных в уездном городке Калужской губернии. Мир дореволюционной российской провинции, ее культура, ее люди – учителя, духовенство, крестьяне – описываются автором с любовью и горячей признательностью, живыми и точными художественными штрихами.Вторая часть воспоминаний – о Москве конца 20-х–начала 30-х годов, о встречах с великими актерами В.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».