Неуловимый - [35]

Я думал о Вэ Петровой не больше двадцати минут: дальше воображение мое забуксовало, утонув в банальных и серых подробностях. А лелино окно было по-прежнему темным, и это делало мое дежурство еще досаднее.

Около двух — я уже подсчитал, что мне осталось дежурить пятьдесят пять минут, — на аллее послышались шаги. Мой обостренный слух еще издали уловил их. Вначале, я подумал, что по парку бродит какое-то животное, но затем стало ясно, что идут двое. Осторожно ступая но мелкому песку, которым посыпана аллея, они направлялись ко мне, т. е. к главному входу. Я затаил дыхание. Какой я, к черту, часовой на посту, если у меня нет никакого оружия? Что я могу сделать, если попытаются напасть на Лелю? И почему она, дурочка, оставила окно открытым? Достаточно одному человеку встать у стены, а другому взобраться ему на плечи, чтобы дотянуться до подоконника и оттуда выстрелить в сторону кровати. А мне что делать — кричать? Все произойдет за считанные секунды, преступники тут же скроются в темноте.

Шаги приближались, метрах в двух от меня идущие остановились. Я старался не шевелиться, мысленно благословляя густую тень кипариса. Я различил два силуэта, как мне показалось, один был женским. И тут женщина сказала:

— Ну, спокойной ночи! Я пойду первой…

Мужской голос произнес:

— Хорошо, но войди через дверь.

Женщина возразила:

— Ни в коем случае!

Я с облегчением перевел дух. Голоса были мне знакомы — Фифи и ее фармацевт. Фифи продолжала:

— Неизвестно, на кого я налечу в коридоре. Вот тебе ключ. Если я зажгу свет, не входи. Если не зажгу — значит, все чисто.

Быстро и бесшумно она скользнула к пристройке, где жил директор. Ее кавалер отошел в сторону и, как мне показалось, опустился на ближайшую скамейку. Но он меня не интересовал. С напряженным любопытством я наблюдал за тенью Фифи. Я был более чем уверен, каким именно способом она вернется к себе в комнату, и мое предположение полностью оправдалось. К моему глубокому изумлению, она легко, как коза, взобралась на выступ и, пройдя мимо окоп комнат доктора Эйве, моей и фармацевта, исчезла в окне своей комнаты, которое, по-видимому, было лишь прикрыто, а не заперто изнутри. Вес это она проделала столь быстро и ловко, что я был готов восторженно воскликнуть, если бы мне не нужно было прятаться в тени кипариса.

Прошло примерно минут пять. Комната Фифи продолжала оставаться темной. Перед входной дверью появился силуэт мужчины. Спустя мгновение дверь беззвучно открылась и, пропустив фармацевта, закрылась. Я продолжал стоять, не двигаясь, чувствуя себя растерянным и обманутым. Для того ли я торчал целую вечность тут, чтобы увидеть, как влюбленная парочка возвращается в дом отдыха после полуночи?! И зачем директору понадобилось вводить этот дурацкий режим: это ведь не санаторий, пусть каждый проводит время, как сочтет нужным!

Ужасно хотелось курить, и я решил оставить свой пост в тени кипариса и поискать местечко, где можно было бы выкурить сигаретку без риска, что меня заметят. В три доложу Андонову о выполнении задачи. Ничего особенного за время моего дежурства не произошло, если не считать того, что Фифи и Бармен нарушили распорядок и натянули нос директору. У них есть ключ от входной двери, да если бы его и не было, они могут выходить и входить, когда пожелают, что, в конечном слете, не так уж и плохо. А еще — у Вэ Петровой бессонница. Свет в ее окне продолжал гореть. Но, скажет Андонов, значит, Фифи расхаживает, как эквилибристка, по узкому выступу вдоль окон? Вот кто хотел задушить Лелю! Я, конечно, засмеюсь: Фифи?! Это невозможно! Да на нее достаточно дунуть, чтобы она отлетела, как «парашутик» одуванчика! И потом — на кой черт ей это надо? Хватит нам подозревать отдыхающих, лучше повнимательнее присмотреться к окружению Царского и поварихи в селе!

Мой старый «москвич» дремал на стоянке — невзрачный и жалкий по сравнению с «опелем» фармацевта. За все время моего пребывания в доме отдыха он послужил мне всего раз: мы с Лелей совершили на нем небольшую прогулку до монастыря. Вначале мы планировали съездить в окружной центр, в архитектурный заповедник Боженцы, что по ту сторону Балканского перевала, и еще в добрый десяток мест, но все это так и осталось благими намерениями. Леля заявила, что предпочитает сидеть в доме отдыха: мол, автотуризм ей не по вкусу. Я не совсем был в этом уверен, подозревая, что ей просто не нравится моя «антилопа-гну», которая плетется, как лошадь, кашляя и вздыхая, давно уже примирившаяся с тем, что не бывать ей лидером автомобильного парада на отечественных дорогах. Я отпер дверцу, уселся на заднее сиденье и щелкнул зажигалкой, пряча огонек в ладонях. Отсюда я не мог видеть весь фасад здания, но спокойно мог наблюдать за окнами первого этажа, так же как и за парком и даже отчасти за задним двором — настолько, насколько возможно наблюдать за чем-то в безлунную осеннюю ночь.

Наконец-то погас свет в комнате Вэ Петровой. Я машинально засек время — два тридцать пять. И вдруг почувствовал себя одиноким, всеми забытым. Написав длинное послание мужу, Вэ Петрова сейчас с чистой совестью засыпает. Фифи и Бармен тоже заснули. А Леля видит уже десятый сон. И Андонов в объятиях Морфея. Только ты, мой милый Ваньо, бодрствуешь неизвестно для чего. Докурив сигарету, я откинулся назад, положил голову на спинку сиденья. Если бы не холод, здесь можно было бы поспать. Мне приходилось ночевать в машине, это все же лучше чем ничего. Я спал в машине на стоянках, в кемпингах… Одно лето даже ночевал в своем «москвиче» больше недели… Это было близ курортного местечка Каваците на юге. Тогда наша компания распалась, и я, чтобы доказать свою независимость или — по словам моих приятелей — ослиное упрямство, отказался от места в бунгало и предпочел жесткое сиденье «москвича». Тогда…