Неугасимые зарницы - [17]

Голос у Федоры Яковлевны молодой, певучий, хотя ей уже давно за семьдесят.

— Вот видишь, Тарасик, какая у тебя глупая бабка, не может жить без солнца.

Невестка подала чаю, заваренного мятой. Федора Яковлевна, жмурясь от солнца, жадно пила маленькими глотками и приговаривала:

— Как здесь у вас хорошо! Пока не побывала там, и не думала, как у вас хорошо! Теплынь же какая! Все солнцем пахнет!..

— Сокоро, мама, и у нас похолодает, — сказал Сергей.

— Разве можно сравнить, сынок... Разве можно сравнить. Там, у Семена, как завеет, как закрутит — света божьего не видно по целым неделям. А оно и без того ночь нескончаемая. Снега того — горы. А ветрище такой бешеный, что стекла в окнах выдавливает, двери срывает. Люди бедные, идя на работу, за натянутые канаты держутся, а то как подхватит— так только тебя и видели...

— Выдумываете, мама, — улыбнулся Сергей. — Вы все выдумываете. Вы ж там не зимовали.

Федора Яковлевна обиделась:

— Я не зимовала, так люди зимовали. Люди не станут говорить что попало...

Вскоре они сели за стол.

— Что, мама, будем пить — водку или вино? — спросил Сергей.

— Давай лучше по крошке водки, сынок. Не люблю я от кислого кривиться, лучше уж от горького.

Тарас включил магнитофон, и на всю квартиру зазвучал певучий голос Федоры Яковлевны:

«Как у вас, детки, хорошо! Солнца ж того — полнешенький дом!..»

Федора Яковлевна удивилась: она еще никогда не слышала собственного голоса в записи и не узнала его. Слова ее, а голос вроде бы чужой.

— Не я ли это случайно говорю?! — спросила растерянно.

— Вы, вы, бабушка, — засмеялся Тарас.

— Господи, чего я только не намолола! Не дай бог, кто услышит, скажет, не в себе бабка, — вздохнула Федора Яковлевна.

Ей стало стыдно за свои слова. Ведь, если хорошенько подумать, город, в котором живет Семен, ничем не хуже этого, где живет Сергей. И туда, в Норильск, тоже отовсюду тянутся люди, приживаются там навсегда. И солнце светит то же самое. Разве что меньше его там... Возил ее Семен по городу, показывал и свой завод, где работает, была с ним и в пригородном совхозе — надивилась, как это люди в таком суровом краю всякую зелень выгревают. Там, наверное, все такие, как их Семен: когда светит солнце, за работой не видят его, и когда его нет — тоже не замечают за работой. А может, им всегда солнечно?.. Наверное, так. И нечего роптать.

«Так я же ни на что и не ропщу, — начала мысленно оправдываться Федора Яковлевна сама перед собой. — Я просто больше всего люблю солнце...»

Названый отец

Облицованные белым кафелем стены пятиэтажных домов обступили со всех сторон двор, уютный, весь в зелени, с большой спортивной площадкой. По ту сторону домов, на улицах, гул машин, а здесь тихо, безлюдно.

На спортивной площадке две тринадцатилетние подружки играют в бадминтон. Стелла похожа на мальчика: смуглолицая, худенькая, с короткой, выгоревшей на солнце прической, в белой, испещренной вишневым соком майке и серых с накладными карманами шортах, длинноногая, босая. Неподалеку на асфальте валяются ее сандалии со стоптанными задниками. Валя — дородная, пышноволосая, в голубеньком платье. Вся она какая-то чистенькая, аккуратная, изнеженная.

Порхает волан с белым сетчатым оперением, легко, весело прыгают, взмахивая ракетками, девочки.

— Доченька!.. Через десять минут у тебя музыка! — высунувшись в окно, кричит Валина мама.

Но игра прервалась раньше. Стелла вдруг вскрикнула и побежала по двору.

— Это же траурница!.. Это же траурница!.. — повторяла она, преследуя бархатно-черную с желтоватой оторочкой по краям крыльев бабочку.

Стелла махала ракеткой, но поймать крылатую красавицу никак не могла. Бабочка выманила ее на улицу и исчезла в широкой кроне липы.

Во двор Стелла вернулась раскрасневшаяся, сердитая. Ей было уже не до игры.

— Подумаешь, горе!.. Из-за какой-то там бабочки! — обиделась Валя, потеряв возможность отыграться.

Стелла молча сунула ноги в сандалии и пошла домой. Поднявшись на свой третий этаж, остановилась в раздумье: ей не хотелось идти в свою квартиру и сидеть одной, пока мать возвратится с работы. Она охотно зашла бы сейчас к соседке, к учительнице-пенсионерке, Кларе Александровне, но мать запретила ей без надобности беспокоить пожилого человека. А из квартиры Клары Александровны так искушающе пахло жареной рыбой.

Вдруг она услышала чей-то незнакомый сердитый голос. Он доносился из квартиры, в которой живет Павел Арсеньевич Верес. Павел Арсеньевич поселился здесь недавно, и о нем еще никто ничего толком не знает. Одно известно всем: он — актер.

Стелла прислонила разгоряченный лоб к его двери, прислушалась.

— Что вы набиваетесь со своей никчемной добротою?! К черту вашу доброту! Мне не хватает денег! Слышите — денег, денег, денег!..

Позади скрипнула дверь. Стелла оглянулась. Добрые, все понимающие глаза старой учительницы с незлобивым осуждением смотрели на нее.

— Это Павел Арсеньевич разучивает новую роль, — сказала Клара Александровна.

— А он хороший актер? Вы видели его на сцене?

Клара Александровна слышала раньше о Вересе. Его имя иногда появлялось в газетах и радиопередачах. Видела она его несколько раз и на сцене, и всегда в роли какого-нибудь прохвоста. Играл он убедительно, так достоверно, что у Клары Александровны возникло даже подозрение — не сидят ли эти пороки, пережитки в нем самом? Ведь ничто из ничего не появляется... Поэтому она не была в восторге от новосела. Его соседство не обещало ничего хорошего. Она побаивалась, что с его появлением в их подъезде кончится спокойная жизнь. Еще бы: молодой, неженатый, артист. Начнет устраивать ночные оргии, как тогда, когда справляли его новоселье. А кому нужны эти ночные концерты? Тем более рядом девочка-школьница, которая и так растет без надлежащего присмотра...