Неугасимые зарницы - [16]

Федора Яковлевна остановилась передохнуть, но чемодана на землю не поставила — новехонькая же вещь, три дня назад купленная. Аж там, в Заполярье. Старший сын Семен купил. И не хотела же брать — уговорил. А теперь и оберегай такой дорогой чемодан. Ну, ничего, вот доберется до Сергея, своего младшего сына, подарит внуку Тарасу, а себе велит купить простую лозяную корзину. Сергей сговорчивый, не такой упрямый, как старший сын. Это, наверно, оттого, что живет беднее Семена...

..Ходит Федора Яковлевна между домами и никак не найдет дом, который ей нужен. Все одинаковые, как стожки на колхозном поле.

Каждый год гостит она у Сергея, а никак не привыкнет — всякий раз плутает. С троллейбуса сойдет, где нужно, и улицу найдет, а потом, как наваждение какое-то, будто кто-то умышленно ведет ее не туда, куда следует. Вот и сегодня это уже в третий дом в каждый подъезд заглядывает.

— Ну, наконец-то, — облегченно вздыхает она, увидев на почтовом ящике фамилию сына. — Добралась-таки, добралась... Да, когда-то дети навещали родителей, а теперь наоборот: родители едут к детям, ведь их не дозовешься, им все некогда, все им времени не хватает...

Взглянула на крутые лестничные ступени. Скорее бы взобраться на четвертый этаж, там квартира сына. Недели две погостит у него, а потом уж поедет к себе в село, домой, к самой младшей дочери.

Подошла к лифту. Робко подергала дверь — не открывается. Заглянула в щель. Темно, как в глубоком колодце. Догадалась: кабины внизу нет. Нужно вызвать — вот канитель. Хотя бы кто-нибудь подвернулся.

— Когда я уже ума наберусь? — начала корить себя. — Маленькие дети гоняют этот лифт, как смирного вола, а я боюсь...

Осторожно ткнула дрожащим пальцем в кнопку, и она сразу вспыхнула, зарозовела, как уголек на ветру. Где-то вверху что-то щелкнуло, зашумело, поползло. Вверх или вниз?

Долго со страхом ждала.

Наконец кабина опустилась. Можно заходить. Но самой страшно. Еще застрянешь где-нибудь между этажами, как это случилось уже с нею когда-то в Харькове, и будешь висеть, пока не выручат. А, прах с ним! Лучше своим ходом. Надежнее. Да и сколько здесь той горы?..

Федора Яковлевна — дитя двух веков. Душа ее лежит к тихоходному, с деда-прадеда привычному способу передвижения, а умом она охотно принимает удобства сегодняшней техники. И пользуется ею. Но в компании. Сама боится. Нет доверия. Не технике — себе.

«Хотя бы застать их дома», — беспокоится, поднимаясь по ступеням.

Застала. Всех застала: и сына, и невестку, и внука. Так и подгадывала — в воскресенье прилететь. Воскресенье на то и дается, чтобы можно было застать людей дома.

— Пустите, детки, погреться, — как всегда шутливо сказала она, вытирая платком вспотевшее лицо.

— Вы, мама?!

— Я, детки, я...

Она и сама удивлена: еще вчера была у Семена, а ныне вот уже у Сергея. Словно через горы перешла. А она же полсвета пролетела, в голове еще до сих пор гудит от тех моторов. Или, может, все это снится?.. Расцеловала всех. Нет, не снится!

С удовлетворением отметила, что за год ни сын, ни невестка не постарели, не изменились. А вот внук Тарас, не сглазить бы, возмужал — настоящий тебе косарь.

— Вы же, мама, собирались зимовать у Семена, — удивляется Сергей.

Вопрос сына не оскорбляет Федору Яковлевну: она знает, что здесь ей рады.

— Собиралась у Семена зимовать, собиралась. А вот, как видите, не смогла зазимовать... Вот я такая у вас.

Сергей с женой помогли ей раздеться, ввели в комнату, усадили в мягкое кресло. Теперь она была похожа на высохший цветок бессмертника: худенькая, маленькая, лицо сморщенное.

Пока Федора Яковлевна приходила в себя, внук Тарас приготовил магнитофон, поставил на «запись».

— Как у вас хорошо! — записывалось на магнитофонную ленту. — Боже, как у вас, детки, хорошо! Солнца ж того — полнешенький дом!.. А там, у Семена, солнышка, считай, и нету. Выглянет и спрячется. А день с каждым разом укорачивается, меркнет. И на меня такой страх напал, будто я слепнуть стала.

Федора Яковлевна на миг умолкла, увидев вращение магнитофонных катушек, спросила:

— А почему оно, Тарас, вертится, а не играет?

— Будет играть, бабушка, рассказывайте.

— Что там, Тарасик, рассказывать долго. Не для меня тот край, вот и все.

— А Семен, видите, прижился, не жалуется, — сказал Сергей, разглядывая мать и удивляясь, какой маленькой, щупленькой она стала.

— Да, говорит, что привык. Может, и правда. Он у нас такой, что за работою все забывает. Здесь он не замечал бы солнца, а там не замечает, что его нет... А мне нет жизни без солнца. Как оно угасать стало, то мне так скорбно сделалось, будто кто-то родной умирает. Ни работать, ни спать не могу. Душат слезы, и все. А потом нашло на меня такое, будто я никогда уже того солнца не увижу... Семен, говорю, выпроваживай скорей меня отсюда. Живой выпроваживай, а то с мертвой мороки больше будет. А он смеется. Говорит, сидите, мама, до весны. Дом теплый, всего вам хватает. А я тужу: детки мои родные, все у вас хорошо, и вы мне милы, только без солнца помру я здесь. Отправьте меня, прошу, туда, откуда или поезда ходят, или самолеты летают, или хоть для ног дорога есть. Подамся домой. И вы, говорю Семену и Наталке, не сидите здесь. Или вам дома работы не нашлось бы? Или солнца вам не хочется? Весь мир валит к нам, хаты скупают, строятся, приживаются, а вас занесло вот сюда, на край света, под черное небо... А они смеются надо мной, твердят свое, что им и здесь хорошо...