Нетронутые снега - [27]

Тепло обдало мерзлые дрова, по коре пополз холодок, потом он растаял, и запахло смолью от нагретых сучьев.

Узов заварил густой чай, налил его в высокую эмалированную кружку; покрякивая и отдуваясь, глотал горячий напиток. Тепло быстро расходилось по истомленному, озябшему телу. Мускулы слабели, пальцы начинали двигаться уверенней. Он снял толстый шерстяной свитер. Его впалые щеки густо покрывала рыжеватая борода. Обмороженный нос почернел и распух. На лбу как будто кто-то нарочно собрал много крупных морщин. Узов смотрел потухшим взглядом и, казалось, ничего не видел. Бояркин стоял возле печки и сушил полотенце. Шилкин пришивал пуговицу к тулупу. Аргунов разговаривал с инженером, показывая на карте далекий Учугэй и путь к нему.

Северьяныч, который грелся возле печки, удивился, когда услышал, что эти люди едут на Учугэй. Приехавшие из Быралона приискатели рассказывали, что там нашли очень богатую золотую россыпь, что если нагребешь песку в лоток, то золота окажется больше, чем породы. Много таких сказок рассказывают приискатели. Сейчас же Северьяныч своими глазами видел людей, которые едут на Учугэй, и он поверил в богатую россыпь.

Ужинали с большим аппетитом. Северьяныч захмелел, подошел к Аргунову и, размахивая руками, заговорил:

— Товарищ начальник, вы думаете мне нужна справка? Нет, она мне не нужна. Я просто… Эх, товарищ начальник, вы меня не понимаете! Я вас люблю и всех жалею, но жизнь моя, скажу, распронесчастная. Ведь я тоже когда-то ворочал делами и приносил пользу. Я это могу сказать и трезвый и пьяный, да, да, да! Вы меня еще не знаете, кто я такой, я могу вам сказать, я… старатель и дед мой был старателем, вот кто мы такие. Старатели, говорю, мы. Шапку снимать перед старателем нужно аршинов так за тридцать, — подумав немного, убавил, — хоть не за тридцать, а за двадцать снимай, и знать ничего не хочу.

Он топнул стоптанным ичигом, будто действительно требовал, чтобы перед ним сняли шапки. Покачнулся и упал. Кое-как поднявшись на ноги, продолжал:

— Вот я и говорю, из мужиков я, из простых мужиков, вот штука. О себе, поди ж ты, сказать не могу, как-то стеснительно о себе-то кричать, — он махнул рукой, — эх, тяжело мне! Пелагеюшка моя умерла. Один я. Пелагеюшка ты моя, Пелагеюшка, лежишь ты и ничего тебе больше на свете не надо, а я вот мучайся один…

Он начал икать, язык его заплетался.

— А справка мне не нужна, и не давайте, не возьму. И потому, как я старый приискатель, она мне не нужна. Мы свои лю… люди…

Тяжелая дверь зимовья снова щелкнула, и покатился, перевертываясь, морозный воздух под нары, под стол, бросился к жарко натопленной печи.

— Хорошо вы устроились, — заговорил вошедший зимовщик. Теперь на его плечах была наброшена легкая шубейка. — Пустил-таки вас Северьяныч. Зимовье-то вон какое, — он широко развел руками, — хоть бабки катай в нем. Здесь можно разместиться!

Северьяныч еще немного потоптался посреди зимовья, но последние его слова были совсем неразборчивы. Побормотав еще, он упал на потничек возле печки и сразу же громко захрапел.

— Просто диву даюсь, как вы его уговорили, ведь это же такая жила! Какой он к черту свой! Еще старателем прозывается. Слышал я, когда заходил: старатель, говорит, я, — передразнил он Северьяныча, — да такому бы старателю давно голову лопатой отрубили, живи он на прииске.

Под утро в зимовье стало холодно. Аргунов проснулся рано. Возле печки сидел Сохатый и курил. Северьяныч стоял возле него и мял голову худыми желтыми пальцами.

— Трещит проклятая, и чего она трещит? — говорил он. — Раньше же не трещала. Опохмелиться бы немного.

Сохатый сердито помалкивал, видно, не мог простить хозяину его вчерашнюю негостеприимность.

Как ни был вчера пьян Северьяныч, но не забыл про богатую золотую россыпь, на розыски которой ехала экспедиция. Он решил попытать свое счастье и заискивающе обратился к суровому, но, должно быть, покладистому старику:

— Слышь, а что если бы вы меня с собой взяли?

— Как ты сказал? Кого с собой взяли?

— Я говорю, если попроситься у вашего начальника с вами поехать…

— Чего ты это надумал?

— Ты сам посуди, мил-человек, ведь я здесь не живу, а с голоду пропадаю. А там, слухи ходят, — золото богатое. Пока еще здоровьишко есть вот и подработать деньжонок на старость.

— Ты что же думаешь, это «филькина» артель едет? Мы экспедиция, — с расстановкой произнес Сохатый, — у нас штат укомплектован. И вообще, куда тебя такого! — махнул он рукой.

Северьяныч немного помолчал и заговорил снова:

— Скажи, мил-человек, может, я вчера тут… ничего так… Ну, не ругался, может, что обидное кому сказал… Знаешь, пьяный… С ним все может случиться.

— Как же, — невозмутимо ответил Сохатый, — меня чуть не избил, едва тебя уговорили.

Северьяныч захихикал.

— Говорил, брат, много вчера говорил про свое житье-бытье, — схитрил Сохатый.

— Да ну!

— Тише ты.

Сохатый посмотрел в сторону спящих.

— Я ничего не помню, заспал, все заспал. Помню, как ты мне дал кружку водки, я перевернул ее. Почему-то помню, как свечи горели, помню глаза вашего начальника, а больше ничего. Все заспал.

— Рассказывал ты, как прежде жил. Все рассказал.