Нетронутые снега - [29]

Вдруг Узову показалось, что снег посинел. Небо стало сплошь желтым, деревья завертелись и попадали. Все пошатнулось в сторону. Узов упал. Задняя лошадь остановилась, утробно вздохнула и оглянулась назад.

Узова посадили на воз и наказали больше не слезать. Он был бледен, как после тяжелой операции. Струйки пота катились по щекам, лоб был покрыт мелкими каплями.

День быстро начал портиться. Скрылось солнце. Подул ветер. До зимовья еще далеко. Надо торопиться. Ветер усиливался. Снег несло уже не только по дороге. Тучи снега кутали всю тайгу! Во многих местах дорогу начинало забивать. Передние лошади шли особенно тяжело. Иногда они сбивались и тонули по самые гужи в кюветах, тогда воз перевертывался.

Бояркин быстро вытащил из саней лыжи и обочиной дороги постарался быстрее пробраться к паре лошадей, идущей в голове обоза. Он решил, что пойдет впереди транспорта и будет помогать отыскивать занесенную снегом дорогу.

— Пожалуй, нынче до зимовья не доедем, не ставить ли палатки, пока еще светло, — говорил суетливый мужичок, которого Есаулов звал мокроусым.

— Без тебя знают, — грубо оборвал Есаулов.

— Оно, конечно, без меня знают, но это я так.

Близко прислонившись к уху Аргунова, маленький и верткий мужичок, захлебываясь холодным воздухом, невнятно бубнил.

— На нашего хозяина не надейся, подвести всегда может, есть это за ним, все своей головой решай.

— А может, и впрямь, ребята, переночевать здесь, — сказал один из возчиков, сбрасывая сосульки с усов, — пока еще ветер нехлесткий, вот и устроиться, палатки же есть.

В воздухе носились тучи ледяной пыли. Слышно, как трещат в тайге сучья. За пять-шесть шагов уже ничего не видно.

— Сюда идите, воз перевернулся! — послышался тревожный возглас.

— Говорил я, дальше не уедешь! — прокричал тот же возчик.

— Из палатки парус получится, гляди, что деется кругом, пропасть, что ли, здесь, бестолочь непонятливая, — ответил другой.

Бояркин с Сохатым были все время впереди. Они отыскивали занесенную спетом дорогу, которая во многих местах часто терялась.

Есаулов пробрался к Аргунову и прокричал:

— Товарищ начальник, кого делать-то будем, доехались мы, кажется, вовсе. Лошаденки совсем умыкались. Устали лошаденки совсем, говорю я, пробираться страх тяжело, передовики из сил выбились, выбились из сил, говорю я! — хозяин что-то еще прокричал, показывая кнутовищем на дорогу, но Аргунов не мог разобрать последних слов.

— Заменить передовиков. Сбавить груз с передних на задние подводы.

Есаулов, нагнув низко голову, побежал.

Передовиков заменили, перегрузили часть имущества, и обоз тронулся снова.

Ветер свистит и крутит снег.

«Вот гад, этот Есаулов, хотел всех нас заморозить, — про себя ругался Сохатый, — ну и дурак! Разве переждешь здесь буран! Да здесь только вздохни немного не так и — захлебнешься, и карачун тогда, сразу на месте же и отпоет тебя ветер».

Ветер бил по лицу, как мокрыми ладонями, ослепляя и не давая смотреть. Сохатый сморщился, утирая лицо рукавицей, пропуская мимо себя переднюю пару лошадей.

— Но, но, вы, торопитесь! — кричал на них Сохатый.

Он сел на последний воз и решил погреться. Нащупал рукой железную флягу. Холодная влага обожгла рот.

Транспорт шел и не сбивался с пути. От усталости и выпитого вина Сохатый задремал. Ветер хлестался возле воротника. Веки устало смыкались. Снег ударял в лицо и неприятно таял.

Откуда-то из-мод саней вдруг появилась Груня. Ну, конечно, это была она, милая Груня. Сохатый теперь улыбался. Да нет, это совсем не Груня, это шаманка, та, сказку о которой он слышал в зимовье.

Сохатый открыл глаза и протер их, но глаза слипаются снова. Сейчас шаманку хорошо видно в тучах снега, ее большая толстая коса развевается по ветру. Нет, чья это коса — Груни или шаманки? Как она развевается и где-то там, далеко, свивается, перекручивается, пропадает в сером холодном и колючем снегу. Лицо женщины озарено улыбкой. Она смущенно, по-девичьи, закрывается рукой. А в глазах видны крупные прозрачные слезы. Она очень похожа на Груню, на ту самую Груню, которую он когда-то так сильно любил. Вот она сбрасывает с себя белую шаль и долго очищает ее от снега, стряхивает снег, а он льнет и льнет. Она сердится и подходит к Сохатому. «Милая, добрая Груня, где нам пришлось встретиться! Думал ли я когда, что мы с тобой свидимся после того, как меня забрали».

Груня дышит ему прямо в лицо, прижимается к щеке и обнимает. Глаза закрываются, но Сохатый хорошо видит ее смеющиеся губы. Тепло идет по всему телу Сохатого, разливается по жилам.

Сохатый поднимается на руках, но кто-то с бешеной силой выдергивает из-под него сани. Они летят в сторону, перевертываются, воз поскрипывает, похихикивает, бросается вправо, влево, вверх, вниз, и навсегда исчезает. Измученные вконец животные часто останавливались, тяжело фыркали обмерзшими ноздрями, закидывали головы на конец оглобли, смотрели на людей, прося помощи.

Под утро буран начал постепенно успокаиваться, а тайга еще гудела и охала. Начала сереть восточная кромка горизонта. Транспорт спустился под гору, потом круто повернул влево, потом вправо и остановился в густом лесу возле занесенных снегом избушек. В одной из них на высокой чурочке сидел белый, как лунь, старик и выстругивал длинным острым ножом березовый черенок к приискательской лопате.