Нетронутые снега - [26]

Ветер снегом ударил в окно зимовья, где-то всхрапнула лошадь. Все, кто слушали рассказ, живо представили себе этого человека. Все, что говорит рассказчик, знакомо слушателям. Все это они видели, всю эту горемычную жизнь пережили, и от этого рассказ становится ближе и дороже. Бородатый грубоватым голосом продолжал:

— И вот, когда он шел, проклятые словили его в дороге. — На нарах зашевелились. Кто-то вздохнул. — Заковали его в тяжелые цепи… Острогов в нашем крае тогда много было, столько же, сколько церквей. Но не мог этот человек, жить без воли. Разорвал он цепи, как веревочку, да и подался в тайгу. А тайга, известно, такого человека как мать приняла, укрыла, накормила и спать на мягкую постель положила. Не один раз ловили его, говорят, убивали даже, но он снова оказывался живым. А потом, говорят, жил он на севере в шалаше, как самый простой человек, и будто бы там составил планы, как хозяев победить.

— А кто же это был-то? — жадно спросил безусый паренек, высовываясь из-за печки.

— Кто был? — рассказчик погладил бороду в золотых колечках, посмотрел на всех и сказал: — Известно, сам товарищ Ленин.

…Рассказы текли, текли. Но потом и в этом зимовье все стихло. Уставшие за день люди погрузились в сон.

12

К Джелтукану транспорт подходил в потемках. Тайга стояла в морозном оцепенении. Из-за горы поднимался молоденький месяц. От лошадей шел тяжелый пар. Мороз закрутил белые кольца на их боках. Куржаком покрылись взъерошенные морды. Люди стряхивали иней с побелевших воротников, шапок, сбрасывали тяжелые дохи и тулупы. Вокруг зимовья стояло много груженых саней. Возчики обметали ерничными веничками своих лошадей и поглядывали на вновь прибывших.

— Народищу-то сколько! Вряд ли здесь найдем место для ночлега, — жаловался кто-то из сотрудников экспедиции.

Действительно, все зимовья были забиты до отказа.

Аргунов, одетый в белый полушубок и подпоясанный кожаным патронташем, разговаривал с Шилкиным и инженером. Сейчас он походил на партизанского командира, который держит совет со своими товарищами.

Инженер, стукая тяжелой рукавицей о рукавицу, озабоченно говорил:

— Неужели придется ставить палатки?

Узов вылез из тулупа и прыгал на одном месте возле старого, покосившегося набок зимовья, которое было подперто суковатым бревном. Зимовье походило на утомленного путника, который уперся костылем в землю и решает, что ему делать: или свалиться в снег и замерзнуть, или собрать последние силы и идти дальше. Из зимовья вышел невысокого роста человек в нижней рубашке и подошел к Аргунову.

— Вы же сами видели, — как бы оправдываясь, начал он, — полно народу в моем зимовье и ступить негде, а то бы с удовольствием, жалко, что ли! Народу съехалось нынче много, а вот третьего дня опять же никого не было.

В это время откуда-то, как будто из-под земли, вынырнул Сохатый и доложил, что есть одно свободное зимовье, но хозяин на ночлег не пускает, говорит: у него не постоялый двор.

— Мужикашка-то ведь так себе, карандашом убить можно, а вот заломил принцип и ни в какую. Цену набивает!

— Где это зимовье?

— Вон там, — махнул рукой Сохатый.

— Этот мужик — жила, — сказал зимовщик, — разве деньгами большими соблазните, а то он не шибко-то охоч на приезжих.

Старое покосившееся зимовье — большое, крыто корой. Рядом с ним пристройка из тонких бревен, откуда выглядывала тощая корова с обломленным рогом. Возле зимовья валялся старый, истрепанный и, видимо, никому не нужный хомут, на стенке внесли шкурка зайца.

Сохатый нашарил скобу, дернул, дверь с глухим щелканьем отскочила. Первое, что бросилось в глаза вошедшим, — это лежащая кверху ножками скамья. На широких парах валялись тряпки и клочья шерсти. Возле столика лежали перевернутая чугунка, банка из-под консервов. Около печки стоял сам хозяин зимовья. Тесаные половицы щелястого пола были грязны.

Хозяин не очень-то приветливо поздоровался и, выслушав просьбу Аргунова, ответил:

— У меня не постоялый двор, а за постояльцев меня штрафануть могут.

Его рот при этом странным образом сдвигался то к одной, то к другой щеке, которые были покрыты разного цвета щетиной. Здесь были и черные, и рыжие, и совсем светлые волоски. Широкие брюки, были подпоясаны узловатой веревочкой. «Мужикашка» часто поддергивал их, немного приседая. Одна его нога была обута в изорванный унт, другая в ичиг.

— Вы видите, какой я, — показал он на себя, — да и в середке что-то болит… Потом, поди, затаскают, а у меня и так горе…

— Эх ты, дядя, при худобе и телята не всегда пропадают, а ты же мужик, — не без иронии произнес Сохатый.

После долгих уговоров Северьяныч (так звали хозяина зимовья) согласился; кроме платы, ему будет дана справка с печатью, что ночлег в его зимовье вызван такими-то и такими-то обстоятельствами.

— Вы уже мне печать-то сейчас покажите, — настаивал Северьяныч.

Убедившись, что печать действительно имеется, он разрешил занять зимовье. Зажгли несколько свечей. Пугливая темень бросилась в стороны, и стены зимовья как будто широко раздвинулись. В печи затрещали дрова. Метла зашумела по широким нарам, по полу.

— Шуруй, шуруй, чтобы ужин скорее варился, — крикнул Шилкин повару, бросая подле печки большую охапку дров.