Нетронутые снега - [24]

Игреневый кусал удила и, как всякий норовистый конь, дергал из себя вожжи, переступая, озираясь.

Люди разместились на возах, кто как смог, и транспорт тронулся.

Большие выбоины, недокопанные кюветы, раскаты делали дорогу очень тяжелой. На раскатах сани летели боком, ударялись в высокую кромку набитой колеи и с силой перевертывались, а пассажиры, летели в снег. К перевернутому возу сбегались люди. Сохатый больше по привычке, нежели от мороза, постукивал нога об ногу, громко хлопал рукавицами, поправляя большую шапку с длинными ушами, из-под которой на лоб лезли волосы, и не без иронии командовал:

— Еще разок взяли. Так, так, еще немного поднатужились. Ходом сама пошла. Не пошла. Воз на месте. Еще разочек!

Возчики поглядывали на него и не сердились.

Аргунов, Коточков, как и все остальные, таскали мешки, укладывали большие неудобные тюки палаток. Аргунов, сбросив рукавицы, быстро и сноровисто увязывал воз.

И вот снова крутой поворот и широкий раскат, возчик не успел придержать коня. Тяжело нагруженные сани с силой скользнули по раскату, возчик схватился за оглобли, стараясь помочь выдернуть тяжелый воз. Но было уже поздно, сани угодили в целик снега. Есаулов выругал возчика, осмотрел насколько крепко засели сани. Заткнув рукавицы за кушак, важно поплевал на руки. Покряхтывая, крепко ухватился руками под копылья и выбросил сани из снега. Но поставить воз на дорогу не смог.

Шилкин, как по чьей-то команде, быстро сбросил рукавицы, и не успел Есаулов перевести дух, как очутился на возу. Подхваченные сильными руками Шилкина, сани взлетели на дорогу. Хозяин, задетый злой шуткой, спрыгнул с воза, схватил конец веревки, который болтался сбоку саней, дернул его с остервенением, оборвал и пошел прочь.

— Веревка-то перетерта была, — хихикнул маленький мужичок с рыжими усами, рассматривая оторванный конец.

Вся эта сцена разыгралась быстро и занятно. Кто-то свистнул на лошадей, и обоз тронулся.

11

За день экспедиция прошла шестнадцать километров. Уже в сумерках в двух небольших зимовьях разместились на отдых усталые и голодные люди. В зимовье пахло подгорелыми лепешками и постным маслом. Ужин еще не был готов. Узов с мороза решил погреться. Взял стакан, налил горячего чаю и только хотел поднести к губам, как стакан у него выскользнул из рук, упал и разбился. Аргунов взглянул на Узова. Болезненная улыбка появилась на измученном лице бухгалтера.

— Это, Николай Федорович, из-за того, что у меня руки окоченели, не чувствуют ни тепла, ни предметов.

Печь жарко топилась. Варился суп из мясных консервов. Большой никелированный чайник закипел, пуская пузыри в носок. Возле порога лежал мешок с банками консервированного молока. Молоко в них было мерзлое. Банку не вскрывали ножичком, как обычно, а топором разрубали пополам и бросали в чайник. Давали еще раз вскипеть, и хорошо забеленный чай был готов. Так же поступали с мясными консервами.

Повар заглянул в чайник, потом взял топор и на пороге разрубил высокую баночку консервированного молока. Подошел Есаулов и положил руку на его плечо.

— Не так надо, — деловито сказал он.

Есаулов взял целую баночку и вынул из ножен свой длинный и острый нож, кованный из казачьей шашки.

— Смотри!

Он оглянул всех и особо остановил взгляд на Шилкине.

— Во как надо, гляди!

Держа банку за самый край, он размахнулся ножом и пересек ее надвое. Половина отрубленной банки упала и покатилась по полу.

— Здорово! — одобрил повар, улыбаясь.

Есаулов торжествовал.

Аргунов, который, казалось, и внимания не обращал на происходящее, вдруг встал, взял у Есаулова нож, пальцем проверил острие и, выбрав такую же банку, отошел немного в сторону, чтобы ему никто не мешал.

Все в зимовье молчали, еще не понимая, что он хочет сделать.

Аргунов два раза подкинул банку, как бы определяя ее вес, потом удобно встал, чуть раздвинул ноги, подбросил ее к самому потолку и пересек в воздухе. Обе половины упали у его ног.

Шилкин и Бояркин улыбались. Повар от удивления открыл рот. Сохатый степенно расправил усы и с довольной улыбкой вымолвил:

— Рубака знатный! Казачья рука видна!

Есаулов тоже понял, что рука — казачья, и невольно поцарапал шею.

Повар приготовил ужин на славу. Видно, он постарался или, может, им просто показалось, что суп и каша такие вкусные. Ведь после морозного дня и тяжелого пути, что не покажется вкусным!

Поужинав, начальник устроился за небольшим столиком, приделанным к стенке. Зажженная свеча мигала, слабо освещая лоб, прямой нос и щетину бороды.

Ветер рвался в зимовье. Хотел сорвать маленький огонек, устроившийся на фитильке, загасить его.

Аргунов делал записи в дневнике. Свеча уже догорала. Фитилек согнулся, потом упал и потонул в остатках стеарина. В зимовье стало темно. В обледенелое окошечко слабо пробивался свет луны и небольшой лужицей расплескивался на столешнице, на открытой тетради.

Печь попыхивала, бросая красные пятна на стену. Все уснули. Но в соседнем зимовье никто не спит. Маленький рыженький мужичок оканчивает свой рассказ:

— …И вот, ребята, как появился первый человек в тайге с красным флагом, шаманка сразу же стала терять свою колдовскую силу, а потом и совсем загинула. И теперь, говорят, бродит она по дорогам и все ищет того человека, который первый появился с флагом. — Мужичок окончил свой рассказ и довольный тем, что его все слушали внимательно и никто не перебивал, важно кашлянул и добавил: — Разные, брат, диковины творятся у нас в тайге.